Совсем растерявшись (неужели Татьяна Федоровна рассказала отцу все?), Друзь еле вымолвил:
— Но...
— Никаких «но» я от тебя не приму,— прервал его учитель.— А с Черемашко ничего не случится, если ты уйдешь отсюда на час раньше. Повторяю: каверз от него следует ждать не раньше четверга.— Он посмотрел на часы.— Поедем отсюда втроем не позже пяти... И не забудь передать Самойлу мое поручение.
Довольно улыбаясь, Федор Ипполитович пошел вниз.
Сегодняшний обед поставит на свои места всех, кто намерен вставлять ему палки в колеса или вообразил себя его совестью. Татьяна увидит своего избранника во всей его красе! Разве тот, кто, прожив полжизни, не в состоянии сам о себе позаботиться, сделает ее счастливой? Чтобы она поняла это, в выборе средств можно не стесняться. Кое-что поймет и Игорь со своей Дульцинеей. И Ольга. Мира и благоволения между оскорбленным отцом и непочтительным сыном не будет до тех пор, пока все не пойдет дальше так, как того захочет Шостенко- старший, наиболее умудренный житейским и научным опытом!
Жизнь в мужском отделении — да и во всей клинике— текла по издавна заведенному порядку. По коридорам прогуливались в одиночку больные. Одни, сидя за столиками или примостившись на широких подоконниках, вдумчиво передвигали шахматные фигуры, другие спокойно, без стука и споров, «забивали козла». Время от времени неторопливыми тенями проплывали из палаты в палату или в ординаторскую врачи. Тишина и в палатах. Кое-кто лежа читает, двое соседей не могут наговориться друг с другом, третьи отсыпаются за прошлое
и на будущее. Возле кого-нибудь на минуту "остановится медицинская сестра со шприцем или порошком и стаканом. Это не отвлекает ни от чтения, ни от разговоров...
Так, собственно, и должно быть. Больные обязаны выписываться отсюда не только здоровыми, но и отдохнувшими.
Друзь с давних пор непоколебимо верит в целесообразность такого порядка — еще с того госпиталя, где главврачом был полковник мед службы Шостенко. Хоть и тревожно ему сегодня в этой атмосфере идеально организованного спокойствия, вера в себя и в учителя у него не пошатнулась. Правда, порой кажется ему,— пережитое за последние сорок часов слилось в крепкий, с острыми шипами клубок: клубок этот так распирает Друзя изнутри — еще немного, и Друзь не выдержит этого нажима.
Но ведь легче не станет ни через час, ни завтра, ни послезавтра. Жизнь Друзя вошла в крутой вираж. В ту самую спираль, когда самолет стремительно набирает высоту. Теперь больше чем когда-либо необходимо, чтобы все в Друзе было подчинено одному стремлению.
Вот почему, входя в первую палату, он заставил себя быть абсолютно спокойным. По крайней мере, внешне.
Черемашко не спал.
Еще бы! Евецкий, эта стареющая лиса, чем дальше, тем чаще показывает свои зубы. Правда, на Друзя он оскалился впервые. И не прямо. Набросился на ни в чем не повинную Женю, непозволительно травмировал больного. Трудно поверить, что на такое способен нормальный человек. А для медика это вообще недопустимо!
Очевидно, ординатор четвертой палаты очень уж не угодил своему начальнику. Но не все ли равно, какая муха укусила Самойла Евсеевича! Особой симпатии он и Друзь друг к другу никогда не питали. А теперь Друзь от столкновений с «левой рукой» уклоняться и подавно не будет. Особенно если от этого хоть на вот столечко Василю Максимовичу станет лучше.
Черемашко заложил руки за голову. Кустистые брови сердито двигались.
— Что с вами? — спросил Друзь.
Впервые Черемашко не улыбнулся ему.
— Послал новую сестру искать парикмахера. - Парикмахера? — удивился Друзь.— Зачем он вам?
— А как же? Вы же сказали, что пустите ко мне моих. Увидят они такое страшилище — ни одному моему слову не поверят. И вашему.
Поразительный человек... Лежит в одиночной палате, только руками разрешается ему двигать, да и силенок у него почти не осталось, а во взгляде никакой отрешенности, а досадно ему только из-за того, что нет у него возможности активно во все вмешиваться. Но ведь если понадобился ему парикмахер,— значит, он не забыл о договоре, заключенном позапрошлой ночью. Вот чего следовало бы занять у Василя Максимовича руководителю мужского отделения!
Да и кое-кому повыше...
Но об этом будет еще время подумать. Сейчас необходимо ликвидировать оставленное здесь «левой рукой»*
— Ну, своих вы встретите не только выбритым. Вас и одеколоном по брызгают... Но, по-моему, заботит вас не это...
Черемашко нахмурился.
— Если вас растревожило недовольство доктора Евецкого Женей,— продолжал Друзь,— то успокойтесь снова дежурить возле вас Женя будет завтра ночью.
Василь Максимович не сразу откликнулся. Сначала его брови перестали двигаться. Затем он вытащил из-под головы руки, облизал сухим языком совсем пересохшие губы.
— Очень трудно поверить. Но вам, Сергей Антонович, я почему-то верю больше, чем себе. И через минуту засну без снотворного. Дайте только ложку пососать.
Смочив рот, Черемашко продолжал:
— Очень хорошо, если вы заступились за Женю. Таким, как она, нельзя ни с того ни с сего ломать ребра.
Друзь остановил его:
— Распоряжение доктора Евецкого отменил профессор.
— Неужели? — изумился Черемашко.— Значит, я чего-то в нем не приметил. Конечно, с человеком сначала надо пуд соли съесть...
Что Василь Максимович в первый же день после операции чувствует себя как 15удто неплохо, этому можно только радоваться. Но выражение «хорошего понемножку» прежде всего его касается.
— Не слишком ли вы разговорчивы сегодня? — пока
чал головой Друзь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79