Доктор Наримантас давно ожидал этой нашей очной ставки — интермедия с нарывающим пальцем была лишь минутной передышкой, опечаткой в матрице судьбы. Он не сомневался, что я вновь ворвусь — и не в полубеспамятстве, в ужасе за сотую частицу своего тела, а безжалостно требовательный, решивший вытянуть из него все жилы. На что бы ни нацелился — он, как и я, владел даром предчувствия! — буду покушаться на самое для него дорогое. Не могу до конца понять, из чего состоит его сокровище — может, он и сам не знает, как следует? — но это не только повседневный труд или безоглядная преданность больным. Так же, как его лекарская маска означала нечто большее, нежели желал он внушить, так и мои быстрые непочтительные ответы, похожие на холостые выстрелы, и наглые взгляды прямо ему в лицо в поисках уязвимых мест значили больше, чем подлинные мои намерения, которые и сами по себе были достаточно зловещи.
— Очевидно, опять... за консультацией? Так, что ли, именуются на вашем языке всякие гадости?
— Ты удивительно прозорлив сегодня. Во-первых, привет тебе от ангела — от Нямуните.
— Сестра Нямуните уже не работает у нас.
— Этот палец перевязала она!
— На ее месте медсестра Ал дона. — В его застывших глазах сверкал холод отречения. Ну и старик! Никаких следов злобы, горечи... Ничуть не было больно, когда отрывал от себя Нямуните?
— Отныне курс ей будет прокладывать штурман. — Мой выстрел и волоска на его голове не шевельнул. — Я все знаю!
— Если знаешь, зачем тебе консультация?
— Мне нужна медицинская консультация. Ме-ди- цин-ская.
— Отлично. Пошли. — Он первый двинулся из кабинета.
— Куда?
— Туда, где сюжеты. Не высосанные из пальца. Стой! Видишь мальчугана?
— Этого карапуза?
Плотненький беленький мальчишка что-то сосредоточенно мастерил в уголке между фикусом и телевизором.
— Почтительнее о карапузах. Ему пересадили почку. Мать отдала свою. Умерла от пневмонии после выписки из больницы. А ребенок вот играет.
— Не годится. Слишком сентиментальный сюжет.
— Все зависит от того, что в него вкладываешь.
— Между прочим, доктор Наримантас, вы гарантируете, что ребенок останется жить?
— У нас не мастерская гарантийного ремонта.
Свободная от поединка часть моего существа
со всевозрастающим восхищением наблюдала за ним. Такой выдержанный, остроумный годился бы в главврачи, в действительные члены Академии медицинских наук, даже в министры здравоохранения! Почему не постарались вы стать знаменитостью, доктор Наримантас? Может, и не довелось бы нам сражаться друг с другом, позванивай на вашей груди знаки доблести и славы?
— Пойдем посетим в порядке исключения больного Шаблинскаса. — Инициатива все еще была в руках отца.
— Кто такой? Начальник управления торговли? Директор ресторана? Модный портной? Браво!
— Просто больной, сынок. Тут все больные. Бывший водитель.
— Может подвезти, подбросить?
— Прикуси на минутку язычок. Хорошо?
В палате гудит какой-то аппарат, из переплетенной бинтами мумии торчит металлическая трубочка —
ничего ошеломляющего, за исключением увядшей красавицы у изголовья койки. Та, с косой, вероятно, не очень довольна такой ассистенткой.
— Выкарабкается?
— Не думаю.
— Он на самом деле шофер? Из-за простого шофера возитесь?
— Из-за человека. Честный человек, но, представь себе, интересуются им следственные органы.
— Детективы, отец, литература второго сорта!
— Не торопись. Шаблинскас ценой жизни спасает чужие девяносто шесть рублей, а в кузове машины подозрительный груз на тысячи и тысячи. Это детектив?
Нет, не бывать отцу главврачом. Не созрел!
— Только донкихоты несут околесицу на моральные темы. Все остальные даже во сне комбинируют
— Не скажу, сын, что ты глуп, но от проницательности твоей тошнит. Хочется не только руки и лицо — всего себя вымыть.
— Виновата ли бритва, что неопытные или дурни режутся !
До сих пор отец недооценивал силы и возможности собеседника, да какого там собеседника — противника, закоренелого врага! — такая мысль промелькнула в его наполненном болью взгляде.
— Подкинул бы я тебе сюжетец-другой, как ты их называешь, но сюжеты мои тебе не подходят Так?
— Не сказал бы, но...
— Даже те, что касаются твоих отца и матери?
— Или Казюкенаса?
Его голова дернулась, как у клячи, которую стегнули по живому, стертому сбруей мясу. Он был переполнен своим Казюкенасом, хотя тот, судя по всему, уже не богатырь, а упавшее дерево с прогнившей сердцевиной. Для него, дога этого человека, отец готов был пожертвовать всем. Внезапно -меня осенило: не ради него ли, не ради священного его покоя изгнана Нямуните? Как прежде Дангуоле Римшайте-Наримантене? Теперь мой черед быть отринутым... Кто же он, Казюкенас? Чем приманил, опутал? Может, приоткрыл заговоренную дверь? Куда же надеются добраться они оба, если день их уже на исходе? Обман, новый обман — эта отцовская покорность судьбе. Так же, как их трубы и литавры, громыхавшие когда-то... Ладно, пусть копошатся... Но солнце над моей магистралью скрылось в черных тучах, и я должен сдвинуть, оттолкнуть их прочь. Чего бы мне это ни стоило
— Казюкенас тебе не по зубам. Обломаешь.
— Ах, ах! Что он, святой Петр с ключами от рая? — Оскорбления фонтаном били из меня: — Начальничек! Бюрократ!
— Он больной. Думаю, этим все сказано. И вы, которые...
— Речь не о нас — о тебе и о нем, и об этих современных Санчо Панса, пересевших с ослиного зада в мягкие кресла... Готов сотню против рубля поставить, он и не здоровался-то с тобой, пока не прижала болезнь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160