— Сестричка! — Крчма зачем-то начал представлять гостей медсестре. — Вот это пани Ольга Наварова, вернее, Михлова...
Господи, Роберт Давид забыл мое имя! Но, может, он забыл его давно — никогда ведь не была я для него Эммой, всегда Мишью...
— Хорошо, что вы пришли, опять у меня праздник. Здравствуй, Камилл!
Надо ли как-нибудь поделикатней объяснить ему, что этот человек в белом халате — Мариан? Мишь встревожен-но оглянулась — за ее спиной действительно стоит Камилл с тремя гвоздиками в руке.
— Пан профессор!.. Но у вас боли, правда? — осекся Камилл — Крчма вдруг судорожно сжал губы.
— Ничего подобного!
— А я пришел к вам похвалиться! — Камилл вынимает из нагрудного кармана конверт, протягивает больному. —
Договор! Договор на «Винный погребок»? Главный редактор «Новой смены» говорит, если типография справится, книжка выйдет к рождеству!
— Вот видишь, старина, хорошо, что ты не сдался, — настоящий мужчина никогда не сдается! — Все уже не так, как прежде, да и слова эти уже не совсем из прежнего лексикона Крчмы, и этот высокий, словно надтреснутый, слабенький голос... — По крайней мере войдешь в литературу на высоком уровне, для тренировки-то у тебя было много времени. Когда человек не сдается—даже неблагодарность и несправедливость могут стать для него великой движущей силой...
Желтой рукой он ухватился за поручень над головой, явно перемогаясь, чтоб не скривить лицо, немного приподнялся. Мишь вспомнила, что Мариан сказал: Крчму изводит еще обширный опоясывающий лишай. Вдруг больной как бы рухнул внутрь себя, Мишь испугалась до сердцебиения — нет, Роберт Давид дышит, но это выражение лица... Опять отсутствующие, чужие глаза, как вначале, и нет ответа на ее слова...
Они уходят, сестра вывозит из палаты каталку с лекарствами и принадлежностями для инъекций.
— У него боли? — тихо спросила Мишь Мариана, когда они вышли в коридор.
— Да, конечно, уже и седативы не помогают, организм привыкает к ним.
Лечащий врач отозвал Мариана в сторонку — вот случай переговорить с сестрой, пока она не исчезла с каталкой в аптеке.
— Он уже вчера терял сознание, — сестра кивнула наколкой на дверь Крчмовой палаты. — В бреду все говорил о каких-то своих детях, а ведь никого из родни у него нет; кроме вас, никто его не посещает.
Мишь поняла.
— Что он говорил? — тихо спросила она.
— Такое странное все — будто не выполнил своего долга, хотел детям помочь добиться успеха, а жить не помог... И еще вроде в том смысле, что они слишком быстро росли и он не успел им привить... какие-то принципы... А, вспомнила: принципы мудрых и благородных, а сам не сумел подать им живой пример. Но зачем я вам это рассказываю, больные в таком состоянии несут всякую чепуху, ее нельзя принимать всерьез. Я даже не знала, о ком это он, но в бреду он все возвращается к этим детям, они у него не выходят из головы»
Сестра не торопилась — отделение небольшое, и до ужина еще далеко.
— Есть у него, кажется, какая-то родственница, только она ни разу не приходила, он называет ее таким странным коротким именем...
У Миши перехватило дыхание. Камилл рассеянно всовывал в конверт свой договор. Мишь отважилась на вопрос:
— И что же он о ней говорил?
— Прощения просил.
Теперь уж никто не осмелится сказать Миши, чтобы спрятала платочек...
— Сестра, приготовьте для профессора Крчмы лейкеран вместо цитоксина, дозировку вам укажет доктор Бартош, — раздался за их спиной голос Мариана, недовольного излишней разговорчивостью сестры — наверное, он слышал часть этого разговора.
— Хорошо, пан доцент, — пискнула сестра и втолкнула каталку в комнату для сестер.
— Может, такое сочетание поможет... — как бы про себя пробормотал Мариан.
Медленно подошли к лестнице.
— Сдается мне, на наш двадцатипятилетний юбилей в «Астории» Роберт Давид уже не придет, — проговорил Камилл.
Мариан будто не расслышал, остановился на площадке попрощаться с друзьями.
— А нам так и не удалось сделать ничего более существенного, чем немного облегчить страдания больных раком крови, в лучшем случае продлить их жизнь на несколько месяцев... — проговорил он, глядя в лицо Миши, но она чувствовала, что Мариан ее и не видит. — Чертовски скудный результат. И не может нас утешать то обстоятельство, что большего не добились сотни специалистов во всем мире...
Эпилог
Зал в «Астории» вдруг показался слишком большим для семерых собравшихся — большим и странно оглохшим. Все старались не глядеть и все же не могли не бросать украдкой взгляды на пустое место во главе стола, на место Роберта Давида. Столы, сколько они помнят, всегда бывали составлены в форме подковы; за ними иногда проводились собрания, а чаще — свадьбы. Сегодня этот зал попросили открыть, в виде исключения, семь человек в трауре.
На место за столом, принадлежавшее их классному руководителю, Мишь положила единственную темно-алую розу.
В памяти их еще отзывались заключительные аккорды из оперы «Ее падчерица», которую выбрал Пирк для последнего траурного обряда: музыка трагическая и в то же время возвышающая и очищающая душу. И звучали в ушах слова прощальной речи Камилла над гробом — как когда-то в гимназии и потом на всех их пятилетних встречах, сегодня в последний раз обращался Камилл к Крчме от имени 8 «Б» класса — последним из выступивших на панихиде.
Мариан вынул конверт с извещением о смерти, пришедший в Институт гематологии: Педагогический научно-исследовательский институт Карлова университета извещает, что скончался член их коллектива доктор Франтишек Крчма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48