В Баррандовской киностудии Ивонна в конце концов доспрашивалась до Карела Патека, и кто-то его привел, долговязый тип с вялой походкой, в полутьме коридора не разглядишь как следует лица.
— Патек, — назвался он. — Мне сказали, вы хотели меня видеть.
Ивонна выждала, чтобы ушел тот, кто его проводил к ней.
— Мне пришло в голову познакомиться с вами, и вот я здесь,
Патек смотрел недоуменно:
— Да, но я не припомню...
— Я — Ивонна,
Патек обошел ее так, чтобы свет падал ей на лицо.
— Как ни стараюсь, не могу...
— Ивонна из Франкфурта!
Он открыл было рот и тотчас захлопнул его. У него не хватало переднего зуба.
— А, черт! — Он вскинул свою длинную руку на затылок и не сразу убрал ее.
Черное подозрение зародилось у Ивошш где-то в области желудка — похоже на сладковатый спазм.
— Я так и знал, это плохо кончится! А тот господии казался таким порядочным...
— Какой господин?
— Да тому уже два года! Такой с усами, немолодой, и он еще так хмурил брови на нас...
— На кого на нас?— Ивонне трудно было говорить, она задыхалась от унижения и ярости.
— На меня и на Шмерду — режиссер Шмерда сидел с ним как-то в буфете, они подозвали меня и стали уговаривать, чтобы я согласился дать свой адрес для ответа на какое-то письмо...
— И вы... вы читали этот ответ?
— Я сунул его в конверт и отослал тому профессору. Сказал себе, если тут что-то не чисто, лучше не совать туда нос. Ответов пришло потом еще несколько... Впрочем, чего это я вам рассказываю, ведь вы, полагаю, сами их писали?
Теперь только б не разреветься при нем от стыда и злости!
— И вам не совестно было согласиться на такое безобразие?
— Да я так и сказал тому профессору, а он рявкнул, мол, не моя это забота. Говорил еще в том смысле, что я радоваться должен, если могу принять участие в благородном деле. Что-то в этом роде. Но вот смотрю я на вас — пожалуй, действительно хорошо, что вы вернулись, жалко было б, если бы такая красивая ба... пани пропала. А, теперь вспомнил — вы тогда читали стишки перед микрофоном, в них еще повторялось «Жду, не дождусь... освобожденья»...
Последние слова Патек произносил уже в спину Ивонны — слезы все-таки брызнули у нее из глаз, и она пошла прочь, не попрощавшись.
— Постойте, пани! — Патек догнал ее, попытался ухватить за локоть. — Раз уж мы с вами так славно переписывались... Я сейчас жалею, зачем, дурак, не читал ваши ответы... Так, может, вы свободны вечерком? Я бы за вами заехал, у меня, правда, всего лишь «популяр», но классный... Знаю, вы привыкли к роскошным драндулетам, но я покупаю «Спартак» кофейного цвета, а крыша черная...
Ивонна спиной чувствовала, как стоит там этот человек, со своей маловатой, не по росту, хотя и вполне честной головой, со своими длинными, уныло опущенными руками.
Она не помнила, как снова очутилась в автобусе. И надо же, чтобы я, именно я, самая искушенная из всей нашей компании, попалась на удочку, как глупая курица! Ну, с Крчмой порвала, раз и навсегда. До смерти! Рыжий усач, старый обманщик, интриган!
В квартиру Навары Ивонна ворвалась богиней мести.
— Я прямо с «Баррандова», чтоб тебе было ясно! И поди прочь от меня, нечего протягивать руку, змея! Не пытайся мне теперь доказывать, что ты ничего не знала!
— А я и не пытаюсь, — возразила Мишь.
— Кто еще знал об этом? — Ивонна мерила комнату большими шагами, подобно разъяренной львице; швырнула сумочку на стол. — Кто еще делал из меня шута горохового?!
— Это мы коллективно... все, кроме Гейница, тот был тогда на строительстве плотины. Писал Камилл.
— Об этом я и без тебя догадалась, думаешь, я совсем дура? Нет ли у вас тарелок подешевле?
— На что они тебе?
— Чтоб расколотить! Все разом!
— Но Камилл... у него ведь это шло от сердца, Ивонна, он даже не давал нам эти письма читать. Ни твои, ни его. Насколько я его знаю, ведь, в сущности, он впервые получил возможность без помех выразить тебе свои чувства! Просто ты — его судьба на всю жизнь.
И эта Руженка, эта бывшая праведная коза, Руженка Вашатова, тоже строила из меня петрушку! Ни словечком не обмолвилась, когда я зашла к ней в редакцию!
— Ну, а на вечеринке? Неужто у вас не хватило порядочности шепнуть мне хоть слово?
— Там это было как-то не к месту — встретить тебя таким... Да и не предполагали мы, что ты сразу двинешь к Патеку.
— Как же вы не подумали, что я первым долгом полечу к нему, — Ивонна уже иронизировала над собой, — чтобы броситься ему на шею, как горничная, переписывавшаяся с солдатом? — Она схватила свою сумочку, вынула пачку писем. — Где тут у вас клозет?
Она начала рвать письма еще в прихожей, по два сразу, яростно, в клочки. Вернувшись, с демонстративной брезгливостью отряхнула руки.
— Так. А теперь налей мне что-нибудь, да покрепче! И в стакан из-под горчицы!
— Правильно, запьем это дело, как и эти письма! — Мишь налила две изрядные порции водки. — А где ты остановилась? На вечеринке, опьяненные твоим возвращением, мы как-то не опустились до практических вопросов. Ивонна рассказала о своих мытарствах.
— Значит, пока поживешь у нас.
— Это с твоей стороны великодушно, но в Быджове, у бабушки, моя дочь...
— Значит, будешь жить здесь с Моникой. Если, конечно, втиснетесь в детскую комнату. По крайней мере в ней хоть на время поселится ребенок.
— А что скажет Мариан?
— Он все равно живет больше в институте и для института— чем дальше, тем больше. В последнее время он приходит домой уже только ночевать.
— Ну, тогда спасибо, змея подколодная!
Крчма уселся в «свое» кресло под торшером, машинально взял газету, словно был у себя дома.
— Что вам предложить, пан профессор? — осведомилась Мишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48