Жила она на этой земле для скепсиса и печали — а ты живи для радости и счастья...
Мишь крепко стиснула ему руку. Редко вы ошибались, Роберт Давид, но знали бы вы, как ошиблись сегодня.
И по дороге домой она вздрогнула от душевного холода, который предстояло ей испытать в грустном одиночестве рядом с Марианом.
Тайцнер, пожалуй, малость переборщил, подумала Ру-женка: на торжественный вечер по случаю вручения ежегодных премий издательства он пригласил не только премированных авторов, но вообще всех, чьи перспективные рукописи лежат у нас! Может, думал таким образом подхлестнуть остальных — каждый главный редактор стремится к тому, чтобы в его издательстве выходили лучшие книги. Да, но если к толпе авторов прибавить еще и официальных гостей, то есть партийных руководителей, представителей других издательств, разных прочих учреждений, не говоря о своих сотрудниках, то все три помещения, отданные под торжество, лопнут по швам!
Пирк, со своей скрипочкой под мышкой, с трудом пробился к Руженке через этот шумный хаос.
— На что ты меня подбила, милочка, да я в этой свалке смычком взмахнуть не смогу, чрб кому-нибудь глаз не выколоть! Все равно что играть в тесной кладовке...
— Если это намек на столы изобилия, то их черед после программы.
Нанятые официанты разнесли аперитив. Тайцнер приветствовал гостей в своей простецкой шумной манере, он картавил, часто оговаривался и поправлялся, но аплодировали ему куда сердечнее, чем известному литературоведу, который сделал суховатый анализ премированных книг.
Руженка развлекалась наблюдениями за некоторыми из гостей, чьи интересы устремлялись совсем в другом направлении: пока литературовед держал речь, они незаметно подбирались поближе к накрытым столам, заранее намечая себе блюда, возле которых стоило задержаться, когда попросят «слегка подкрепиться». (Такие гости первым долгом потихоньку прячут в карманы все еще редкие фрукты, бананы, а насытившись изысканными лакомствами, аперитивом, отборным вином, незаметно исчезают.)
В художественной части Пирк в сопровождении пианиста с чувством, уверенно исполнил свою неизменную «Крейцерову сонату», после чего директор издательства приступил к вручению премий. Аплодисменты, улыбки, праздничная взволнованность награжденных; среди лиц на заднем плане, плоских при внезапной вспышке магния, Руженка вдруг, к своему удивлению, углядела лицо Камйлла. Кто его пригласил — и зачем?.. Она протолкалась к нему.
— Прости, Руженка, я и понятия не имел, что у вас нынче такое торжество... Пришел к тебе, а какая-то девица из секретариата чуть ли не силком приволокла меня сюда. Но я уже ухожу.
— Чепуха, Камилл, зачем уходить, раз ты уже здесь?
— Но я не приглашен...
— Ну и что? Разве ты не наш... потенциальный автор? Ох, эта знакомая, чуть ироничная, чуть скорбная усмешка Камилла!
— Пойми, мне здесь не очень-то по себе.., Она схватила его за рукав.
— Одним словом, я тебя не отпускаю. Пусть ради Пир-ка, ему приятно будет увидеть хоть одну знакомую физиономию, а то, по-моему, он не очень свободно тут себя чувствует со своим Крейцером.
Руженка притащила Камилла к своему столику, туда же протиснулся и Пирк.
— Здорово, старина! — бодро хлопнул он Камилла по спине. — Веришь ли, я в этом гвалте прослушал, что и тебе дали медальку! Так что прости — и поздравляю... Да чего ты все пинаешь меня в щиколотку? — накинулся он на Руженку. — Скрипачу нога, правда, не так уже нужна, зато железнодорожнику...
Его прервал звучный голос — в передней части зала актер Городских театров начал читать стихи из премированных сборников. Недотепа этот Пирк — что касается светской интуиции, он уж видно всегда будет напоминать слона в посудной лавке... Камилл сидел теперь потупившись, и краска медленно сходила с его похудевших щек.
Наконец «культурная программа» закончилась, гости с чувством облегчения повалили к столам.
— Приступайте, господа! — кинула Руженка своим одноклассникам.
— Отчего же — бродячих музыкантов тоже обычно кормят! — охотно поднялся Пирк.
Камилл категорически отказался.
— Я бы хотел объяснить, зачем я пришел, — воспользовавшись тем, что остался с Руженкой наедине, заговорил он. — Хотел извиниться перед тобой за то, что включил в свой рассказ тот крконошский эпизод. С того дня, как ты вернула мне рукопись, меня это здорово грызло, я не предполагал, что это может так тебя задеть. Но вот прошло какое-то время, и я понял — ты была права...
— Оставь, Камилл, если б ты об этом не заговорил, я бы и не вспомнила. (Неправда, такие вещи я неспособна забыть, как бы ни старалась!) Не убегай без меня! — Она отошла, но вскоре вернулась с двумя бокалами вина.— Давай запьем это дело, ладно?
К их столику подошел стройный молодой человек, поклонился, поцеловал Руженке руку, преподнес букет чайных роз.
— Если бы не вы, пани редактор, у меня сегодня не было бы повода надевать праздничный костюм...
Руженка пригласила его присесть, познакомила с Камиллом, попросила официанта принести вазу.
— Ваши слова чрезвычайно лестны, однако из всего букета я заслужила разве что половину одной розочки да два шипа — последние за те мучения, которые, редактируй, я невольно причинила вам. В остальном вся заслуга — ваша, и только ваша.
— Вы меня не разубедите. Говорят, правда, что автор сам себе лучший критик, но именно поэтому он лучше всех знает, без чьей помощи ему не дотянуть бы вещь до успешного завершения.
Руженка расправила в вазе букет — он заслонил от нее лицо Камилла, на котором словно отразилась желтизна роз. О, сладость мелких триумфов! Если уж ты, приятель, столь неудачно (для меня-то — удачно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48