«Письмо» Луки уже не явилось новостью для Ивана Александровича. Монах Кирилл привез известие о смертельной болезни губернатора. Об этом он узнал в миссии. Но то, что рассказал Пачка о предупреждении бывшего матроса относительно намерений американцев, вызывало серьезное беспокойство. Поэтому приезд вождя и обещание помощи сильно подбодрили Кускова.
С новым рвением в Россе приступили к работам. Достраивали палисад, скотный двор и избы для алеутов. Ковали сохи. Весной Иван Александрович хотел вспахать все пространство между ущельем и фортом. В кузнице Кирилл и старик Ипатыч отливали серебряные кресты и паникадило для будущей церкви.
Ипатыч нашел руду, когда ходил охотиться на горных баранов. Он подобрал несколько самородков для пуль, но Кусков положил их к себе в шкаф, чтобы отослать на Ситху и сообщить об интересном открытии. Тогда монах уговорил старика сходить за рудой в горы. Он видел, как лили когда-то в монастырях колокола, добавляя к меди мешки серебряных денег. Меди под рукой не было, зато серебра оказалось много.
Монах тащил тяжелый груз на плечах, поминутно вытирая лицо лиловой скуфьей, и нестерпимо кашлял. А потом, сидя уже возле горна, не мог даже ответить на расспросы Ипатыча. Ему было двадцать семь лет, и десять из них он провел в монастыре за книгами, нажив чахотку. На Ситхе он медленно умирал. Баранов послал его в теплую Калифорнию.
В доме Ивана Александровича теперь стало шумно. Утром толклись промышленные, а по вечерам собирались женщины, приходившие посидеть к жене правителя.
Первое время они являлись разряженные, прели в своих тяжелых платьях на стульях, цедили слова, чинно вытирали огрубелыми красными пальцами уголки рта. А за глаза называли хозяйку «дикой», смеялись, что та умеет читать книгу и сама ходит поить свою черную кобылу. Но однажды, когда у Катерины Прохоровны опасно заболел младший мальчик и она, простоволосая, в легком сарафанишке, прибежала в казарму к жене самого никудышного зверолова и расплакалась у той на груди по-бабьи, женщины приняли ее как свою.
Помогли выбелить лежанку и русскую печь, сложенную в ее комнате, по карнизу печки красной глиной нарисовали узор. Фрося притащила самодельный гребень для пряжи, веретено. Два дня учила Катерину Прохоровну прясть. Ходила вместе с ней к ручью полоскать белье. Жена Кускова выполняла свою работу по дому сама.
Женщины собирались у нее каждый вечер, шили, судачили, вспоминали Россию, рассказывали о ней Катерине Прохоровне. И редко кто вспоминал о старой родине, бывшей для них мачехой, дурным неласковым словом. Чуяли сердцем, что не родина выгнала их сюда, а те, кто измывался над нею.
Одна из женщин, чуть постарше Фроси, высокая, тонколицая Евлампия, была еще недавно горничной у петербургских бар. Она рассказывала о городской жизни, об убранстве комнат, о красивых улицах, заполненных каретами, колясками, разодетыми в пух и прах пешеходами. Как на барский двор прибывали из деревень обозы с живностью, хлебом, с дворовыми девками, и приезжие мужики в армяках и лапоточках с утра простаивали на морозе или дожде, дожидаясь дворецкого. Дворецкий не спеша принимал добро, отбирал самых красивых девок для барина, остальных отправлял назад... Евлампия дальше не рассказывала, да и не нужно было. Щеки ее покрывались белыми пятнами, суживались зрачки глаз. Слушательницы знали, что Евлампию вынули когда-то из петли.
Гости Катерины Прохоровны часто пели. Услышав песню, Иван Александрович выходил из своей горницы. Эти вечера напоминали ему Ситху, добрые времена, когда вот так собиралась старая гвардия Баранова... Он устраивался возле двери и тихо сидел на лавке.
Катерина Прохоровна тоже не пела. Но, слушая женщин, она оставляла шитье и следила за словами. Ее смуглое диковатое лицо, обрамленное двумя черными косами, падавшими на грудь, было внимательным и растроганным.
Особенно сблизило женщин, да и всех жителей форта, известие о сражении с Бонапартом. О победе под Бородином, о сожжении Москвы и о бегстве наполеоновских войск из России. Известие привез нарочный из Монтерея, посланный капитаном Риего.
Весточка была короткой, посланец передал ее на словах, сказал еще, что весь простой народ поднялся в России против Бонапарта, а войсками командовал генерал Кутузов.
Кусков собрал всех своих людей, даже алеутскую артель. Снова, как при освящении форта, служили во дворе молебен, стреляли из пушки. Женщины от радости плакали, у многих промышленных блестели глаза. Представлялись им сейчас родные поля, заснеженные перелески, отряды мужиков, нападающие на врага, взбудораженные набатом деревни, бегущие французы...
Иван Александрович велел этот день отпраздновать, выставил бочонок рому. Но гульбища не было. Весь вечер вокруг огромного костра сидели поселенцы, обсуждая победу над Бонапартом, хвастаясь, словно сами принимали участие в сражениях. Вместе со всеми у костра сидели Кусков и Катерина Прохоровна. В этот день все были одной семьей.
...После урока с сыном Иван Александрович вышел во двор, затем направился к берегу моря. Миновало уже три месяца, как уехал Алексей, каждый день могла показаться на горизонте шхуна. Караульщик у ворот брякнул ружьем, встал. Кусков узнал Савельева, мужа Фроси. Высоченный, тощий, с круглыми добрыми глазами и щербатым ртом, он был самым тихим и скромным из зверобоев. Никогда ни с кем не спорил, безропотно выполнял все распоряжения.
Рыбу ловишь, Савельев?
Ловлю, Иван Александрович.Зверобой хмыкнул шутке, прикрывая ладонью рот. Два передних зуба он сломал недавно, напоровшись на весло, и стыдился своей неловкости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174