Заложив руки за спину, он негромко затянул свою любимую песню, сложенную им в далекие годы на новой земле: Ум российский промыслы затеял, Людей вольных по морям рассеял... Стройтесь, зданья, в частях Нова Света, Росс стремится воля его мета. Дикие народы, варварской природы, Отделались многие друзья нам теперь... В Свете Новом, в странах полунощных Мы стоим в ряду к славе люден мощных! Народы мирятся, отваги боятся. Бодрствуйте, други,русаки бо есть! Нам не важны чины, ни богатства, Только нужно согласное братство, То, что сработали, как ни xорошо. Ум патриотов унажич потом...
Песню сперва подхватил крайний, с сизым шрамом на подбородке, охотник, за ним высоким, крикливым голосом вступил Афонин. Потом запели все. Не пели лишь Николка и Серафима, вышедшая из своей горенки и, скрестив под шалью на груди руки, безмолвно стоявшая в дверях.
Утром Баранов попрощался с Кириллом Хлебниковым. Уже был отслужен молебен, подана шлюпка, перевезены на корабль два небольших сундука с личным имуществом правителя. Николка стоял в полном дорожном облачении он сопровождал Александра Андреевича в Россию.
Поручаю тебе и твоим особым заботам людей,сказал Баранов Хлебникову, и голос его дрогнул,кои научились меня любить и будут любить и уважать всякого, ежели с ним справедливо обращаться... Прощай, Кирилл!
Он обошел палисады, в последний раз обернулся к крепости.
На стенах и у ворот выстроился гарнизон, в полной тишине стояло население Ново- Архангельска. А бухту и почти все проливы между островками заполняли сотни алеутских байдар и индейских пирог. Воины Котлеана, даже женщины и старики пришли проводить Баранова. Индейцы тоже сидели в своих лодках молча, безмолвие тысяч людей нарушалось лишь всплесками волн о береговые камни.
Баранов снял картуз, осенил крестом землю, которую оставлял навсегда, людей, которых он любил. В глазах его стояли слезы, и он их не вытирал.
Потом быстро пошел к шлюпке.
...Опустились тучи, туманная сырость скрыла берега Ситхи, потерялась и вершина горы св. Ильи, а Баранов все стоял на корме «Кутузова».
Глава девятая
Снова был океан, вольный ветер, простор. Как в первые годы далеких странствий, Баранов часами стоял на юте, глядел на безмерную даль, думал о родине, об оставленных землях, о близкой встрече с Томеа-Меа, обещанной ему Гагемейстером. Он не знал еще, что капитан-лейтенант не собирался заходить на Сандвичевы острова.
Когда выдавались штормовые дни, бывший правитель Русской Америки сидел в каюте с Николкой и косым алеутом Пимом, сопровождавшим его в Россию, учил, как распознавать на море паруса шхуны и клипера, фрегата и галиота, рассказывал о Кантоне, Охотске, о Сандвичевых островах, куда и сам шел впервые, о первом своем плавании на кутере «Святая Ольга». Всегда малоразговорчивый, молчаливый, сейчас он пытался рассказами о прошлом заглушить тоску.
Гагемейстер продолжал притворяться больным и не показывался на палубе.
Так протянулись четыре недели. К концу пятой Николка узнал от лейтенанта Подушкина, что Гагемейстер захватил из Ново-Архангельска всю переписку и книги правителя и ночи проводит за ними, ища скрытые капиталы. Он до сих пор не мог поверить, что бывший правитель не укрыл одного-двух миллионов рублей в чужеземных торговых конторах. Преданный Баранову лейтенант заодно сообщил, что «Кутузов» взял курс в сторону от Гавай.
Александр Андреевич ничего не ответил негодующему, возмущенному Николке. Что мог он сделать, старый и бесправный, почти пленник? Людская подлость еще раз оказалась сильнее... Он молча погладил взбудораженного мальчика по стриженым черным волосам, опустился на койку. В тот же день у него началась лихорадка.
«Кутузов» вошел в полосу бурь. Приближались воды Китайского моря, можно было зайти в Кантон или Макао, переждать штормовое время, но Гагемейстер торопился и вел судно прямо к Зондскому проливу. В смелости кораблевождения капитан-лейтенанту отказать было нельзя. Как только «Кутузова» подхватил тайфун, Гагемейстер оставил переписку и книги, забыл про мнимую болезнь и не покидал командирского мостика.
Тайфун трепал судно почти десять суток. Не было видно неба, Дневной свет мало чем отличался от ночной тьмы. Черные валы рушились и швыряли корабль, вскидывали его, грохот и рев стали привычнее тишины. В задраенные люки пробивалась вода, билась грязно- белой пеной в стекла иллюминаторов, бешеный, неутихающий ветер рвал паруса. Корабль срывался вниз, скрипя рангоутом, ложился бортом на волну, медленно приподнимался, взлетал на гребень и снова падал в водяной провал.
Подушкин привязал Баранова к койке, несколько раз на день, цепляясь за стены, пробирался к нему в каюту, давал пить ром. Это было единственной пищей, а посещения единственным уходом за больным правителем. Измученный морской болезнью Николка ничего не в состоянии был сделать, а Пим расшиб голову и лежал почти без сознания в матросском кубрике. Лихорадочное состояние не покидало Баранова во все время шторма и, может быть, даже помогло его перенести. Зато истощение оказалось настолько значительным, что после бури он первые дни не мог подняться с койки.
Он лежал похудевший и маленький, и только спрашивал, много ли еще осталось до России. Словно боялся, что не хватит сил выдержать путешествие до конца.
Обеспокоенный положением Баранова, Подушкин доложил Гагемейстеру, прося сделать остановку на одном из островов.
Будем чиниться в Батавии,ответил капитан-лейтенант.По пути задерживаться не могу.
Через несколько дней вошли в Зондский пролив. «Кутузов» взял курс на Яву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174