Он и раньше считал ее ведьмой, а теперь она лишь подтвердила его подозрения. Никто, кроме ведьмы, не мог проникнуть в тайные глубины его мозга и догадаться о его горячем сожалении. Его родственники правили здесь в Лэндуолде, когда римляне высадились на английскую землю, и ему было ужасно больно от мысли, что дальнейшее наследование обрывалось на нем. Ребенок, его сын, хотя он мог и не владеть землями своих предков, хотя у пего в жилах и могла течь норманнская кровь, тем не менее будет скакать на коне по земле Лэндуолда, будет дышать его воздухом, пить его воду.
Из-за нее у него перед глазами стояла какая-то туманная круговерть, она поглощала все его сомнения, мучила его, заставляла представлять, рисовать в воображении, как он прижмет ее к себе, как зароется лицом в ее прекрасных волосах, как он будет, лежа на ней, зачинать с ней ребенка. Мысль об этом взволновала его, его естество восстало; ее бесстрастное перечисление всех ожидающих его впереди привилегий лишь раздражало его, так как он был уверен, что любое телесное соединение с ней будет лишь бледным подобием истинной страсти, лишь долгом, уплатить который требовала ее честь.
Ведьма, умеющая околдовать, очаровать, ведьма, ткущая свою соблазнительную, роковую сеть вокруг него, пользуясь его слишком чувствительной восприимчивостью, высасывающая из него все, и ничего не отдавая взамен.
- Вы готовы раздвинуть перед каждым ноги и стать проституткой Лэндуолда, зарычал он, отлично понимая, что бросал ей в лицо эти обидные, полные ненависти слова только потому, что чувствовал, как безнадежно перед ней капитулирует.
- Да, я раздвину ноги, а вы прольете свое семя, - все это ведет к одной и той же цели. Когда мы соединимся, не испытывая никакой иной страсти, кроме желания обеспечить будущее Лэндуолду, кто разберет, какая у кого роль? Кто из нас уподобится проститутке?
Она пристыдила его, она стояла перед ним, вытянувшись настолько, насколько ей позволял ее маленький рост, не скрывая своей гордости, не пытаясь возражать на его оскорбления.
Ротгар потянулся за топором. Она не спускала с пего глаз. Схватив с кровати плащ Эдвина, он набросил его себе на плечи. Она, слегка вскинув подбородок, молчала. Он открыл дверь. В хижину ворвался холодный ветер, раздувая дремлющий огонь, выбивая из него яркие искры. Здесь еще достаточно дров, и она сможет продержаться до утра.
Он переступил через порог, плотно притворил за собой дверь. Потом подумал: "Ну и что теперь?" Он должен уйти, вот что. Пусть Гилберт думает, что он бежал, спасая себе жизнь, чтобы не сталкиваться лицом к лицу с норманном и его мечом. К черту гордыню.
Он должен уйти, и он уйдет.
Она что-то говорила о своей кобыле. Он, конечно, не возьмет эту лошадь, но воспоминания о том, как она ворвалась в хижину, вся окоченевшая до такой степени, что не могла даже разжать пальцы рук, укрепляли его в мысли, что она, конечно, не позаботилась, как следует, об этом несчастном животном. Сообразительная лошадь, несомненно, нашла бы укрытие позади хижины, где ей был бы не страшен холодный северный ветер. Он увидел, что кобыла там. Стоя, она чутко дремала. "Вероятно, ей в голову никогда не приходила мысль, что нужно снимать с лошади седло", - пробормотал он сквозь зубы. Подойдя к спящей кобыле, он снял с нее седло и уздечку, почесал ей за ухом, потом, наклонившись связал ей передние ноги поводком. Теперь он должен уйти.
Небольшая горка неколотых дров преградила ему обратный путь. Той вязанки, которая сейчас сушится возле огня, хватит лишь до утра, если только ветер не задует в другую сторону или не разыграется непроглядная метель. Если такое произойдет, то никто, даже Гилберт, уже не спасет ее. Он выбрал из поленьев те, которые поменьше, которые станут гореть без дополнительной рубки, и потащил их к двери. Он бросил их на видном месте, чтобы она сразу смогла их заметить.
Теперь пора уходить.
Казалось, прошла целая вечность, а он прошел всего какую-то сотню шагов.
Однажды, когда он был юным и только познавал этот мир, спросил отца, почему самые нищие крепостные, положение которых было нисколько не лучше положения рабов, даже не пытались бежать от ужасающей монотонности и беспросветности жизни.
- Но ведь это их родина, - ответил старик Ротгар.
- И это моя родина", - кричал внутренний голос. Казалось, Лэндуолд связал его ноги невидимыми путами, так как каждый шаг ему давался невероятным усилием воли. Неудивительно, что крестьяне никогда не убегают. Часто казалось, что, несмотря ни на что, они счастливы.
Но что означает для него брак с Марией, брак без любви? Чем он отличался бы от холодного, рассчитанного наперед союза с Эдит? Да, все верно, подтверждал внутренний голос, но он не мог до конца понять, почему ото должно быть именно так, и почему это так было.
С трудом преодолев еще несколько метров, остановился, потом еще несколько, снова остановился. Сыновья здесь, в условиях щедрой природы Лэндуолда, вырастают высокими и крепкими.
Он повернул назад, к хижине, и с такой быстротой очутился возле двери, что был немало удивлен. Он был уверен, что эта ведьма, которая набивалась ему в жены, обеспечила ему какой-то магический перелет. Она стояла на коленях, повернувшись спиной к огню, не сводя глаз с двери, ожидая его возвращения. Глаза у нее ярко сверкали: может, от слез, может, от резкого ветра, проникающего через дверные щели, может, еще от чего-то. Он не мог точно сказать.
- Вы что, на самом деле ведьма? Как вы могли быть уверенной в том, что я непременно вернусь? - спросил он, спиной закрывая за собой дверь. Увидав ее, он почувствовал непреодолимое стремление к жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111