Всех
великих королей вынимали из корзинок и птичьих клювов!
Белый Эльсил усмехнулся.
- Все равно престолом он завладел незаконно... Это-то вы не
будете оспаривать?
- Почему? - спросил Бредшо. - Потому что захватил его убийством?
Белый Эльсил покачал головой.
- Нет. Когда Шадаур Алом получил королевство, все родственники
его жены по мужской линии были мертвы, а имущество по закону при
этом переходит к старшей дочери. Не считая, конечно, вдовьей
части. Вдова затворилась, три года жгла свечи. Наконец покойник
явился: совсем как при жизни, только голову держал под мышкой.
"Боги, говорит, меня отпустили до утреннего прилива."
Теперешние Белые Кречеты - от ребенка, зачатого этой ночью. И с
тех пор, как он зачат, род Аломов, стало быть, царствует
незаконно.
Лух Медведь вскочил с места:
- Это позор, что тут рассказывают о короле! Знаем мы, от кого
беременеют через три года после смерти мужа!
Надо сказать, что Лух Медведь не так давно захватил караван с
шерстяной тканью из Кадума, и очень многие его за это попрекали,
потому что он почти ничего не раздал дружинникам.
Марбод Кукушонок тоже встал, распустил шнурки у плаща, плащ
кинул на землю, и ссадил на него с плеча белого кречета.
- Такие слова, - сказал Кукушонок, - не кадумская шерсть. За
такие слова полагается платить.
Тут собачьи головы на ножнах мечей насторожились, а люди
увидели, что сегодня случится две песни: про стеклянный дворец и
про поединок. А щекотунчик в ветвях катальпы посинел и стал
делать так: глаза у него остались неподвижными, а все остальное
завертелось в шкурке, как жернов.
Марбод Кукушонок и Лух Медведь вынули мечи и велили людям
рисовать круг, и тут сбоку вынырнул отец Адрамет, монах-шакуник:
- Сударь... Никто не сомневается в величии вашего рода. Но что
будут говорить о сегодняшнем дне? Королю скажут: Марбод
Кукушонок дрался, чтоб доказать, что монахи-ятуны способны
творить чудеса.
Смысла замечания Ванвейлен не понял. А Кукушонок закусил губу,
вбросил меч в ножны и молча сел. Его красивое лицо совершенно
побледнело.

* * *

Возвращались, торопясь поспеть к вечерней трапезе. С крутой
тропки из-под копыт лошадей ссыпались камешки, и далеко справа в
море плавало уходящее закатное солнце. Ванвейлен размышлял:
"Пусть два брата покорили двести с лишним лет назад империю.
Значит, и условия в одной ее части не могут сильно отличаться от
условий в другой. С этой стороны огненной горы монахи продают
зуб Шакуника, он же - швырковый топор на языке людей. С той
стороны горы продают, видимо, чешую Шакуника, она же -
черепаховый гребень... Страна Великого Света - всегда по другую
сторону огненной горы, но по ближайшем рассмотрении удивительно
схожа. Ибо иначе что останется от исторической необходимости,
которая все же существует? А что поймет местный крестьянин или
Кукушонок в их корабле? Даже обшивки не одолеют. Крестьянин
скажет: обвалился зубец Небесного Града, а Марбод решит: вот он,
пропавший меч Ятуна увеличенных размеров..."
Марбод ехал рядом. Он ждал ответа от колдуна и очень жалел, что
не смог подраться с Лухом Медведем. Потому что он победил бы
Медведя и подарил бы ему жизнь и все остальное, и Медведю
пришлось бы стать как бы младшим братом Кукушонка. Вот они,
монахи, такие: делают вид, что мешают поединку, а на самом деле
мешают примирению после поединка.
- А скажите, - спросил Ванвейлен, - за Голубыми Горами - такие
же порядки?
Марбод помолчал. Пятнадцать лун назад он побывал в соседней
стране, но при всех говорить об этом не собирался. Об отсутствии
его ходили удивительные слухи. Дружинники его рассказывали, что
Марбод провалился в Золотую Гору и провел там один день, - а в
среднем мире в это время прошло полгода.
- Я там не воевал, - ответил Марбод.
Ванвейлен фыркнул про себя. По-видимому, война была тут не
только главным способом экономического обмена, но и главным
способом обмена информацией.
- А кто воевал? - спросил он.
Марбод понял, что колдун не заметил нелжи, опечалился: плохой
колдун. Ну да ничего. Колдуна делают слухи, а не заклинания.
Поберегись, Арфарра, я такие слухи распущу про этого колдуна!
Припомнится тебе неподаренная лошадь!
- Покойный король собирался воевать, да не успел. Господин
Арфарра воевал, да и господин Даттам. Господин Даттам и его дядя
два года воевали против императора, пока император не сделал
дядю наместником провинции.
Ехавшие впереди охотники услышали имя Даттама и заволновались.
Кто-то внезапно запел песню. Это была красивая песня о молодом
рыцаре Даттаме. В ней говорилось, что меч Даттама сверкал над
миром, как полумесяц, и что белый плащ его расстилался над
полями, как иней, и что все, что он ни награбил, молодой Даттам
отдавал войску. Это была хорошая песня с грустным концом, потому
что она кончалась рассказом о том, как Даттама предал его
собственный дядя, и как дядя получил звание наместника, а Даттам
должен был постричься в монахи.
Ванвейлен перегнулся через седло к отцу Адрамету и сказал,
улыбаясь:
- Сдается мне, отец Адрамет, что ваши слова о могуществе империи
несколько преувеличены, если человек может поднять восстание
против императора и заполучить через это титул наместника.
Отец Адрамет пожал плечами, видимо не желая ввязываться в
неприятный политический разговор даже далеко от родины.
- Да, - сказал задумчиво Марбод, поправляя красивой рукой удила,
- так всегда. При сильных правителях мятежнику полагается
веревка, а при слабых правителях мятежнику полагается титул
наместника.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20