ПОЛЕТЫ НА МЕТЛЕ

Дочке Ольге

..."Тара-рам-тара-рам, та-рарара-а!" - и так далее. Это гремит
"Прощание славянки", от перрона отчаливает поезд, заполошные голуби
бросаются с карнизов старого вокзала в плотный жаркий воздух. Девушка,
которая только что целовалась у вагона с плохо скрывающим скуку молодым
человеком, медленно побрела прочь, размахивая на ходу букетом темных
пряных роз. Она остановилась у фонтанчика, приподнявшись на цыпочки,
пристроила букет в верхней чаше каскада, посмотрела на цветы неприязненно
и отчужденно.
Во ненормальная, да восемь раз мне начхать бы на этого малохольного,
а цветы-то, да еще такие, зачем бросать? Хотя, тут у них на юге они не в
диковинку, вон даже фонарные столбы у вокзала заплетены ползучими
стеблями. И бело-розовые грозди мелких роз, и оранжевые кисти каких-то
невиданных колокольцев, и лиловые кудри глицинии. Красота! И мороженое
вкусное, и солнышко шпарит вовсю, и диплом запакован в чемодане, да
здравствует свобода!
Ну так. Пломбир я съела, разбитного таксиста шуганула - еще чего, я
желаю ваш город в подробностях рассмотреть, желаю ножками, ножками эту
землю попробовать, так что кати-ка ты, друг... Эй, подожди! Скажи, как на
Сиреневую пройти? Ага... понятно, второй поворот направо... Мерси и чао!
А теперь сумку на плечо, чемоданчик в руку и марш-марш под затихающие
звуки "Славянки".
Буквально в сотне метров от разноцветного бедлама привокзальной
площади начались тишайшие улочки, белые домики под красной черепицей,
живые стены винограда, роскошные цветники. Я напилась воды над замшелой
каменной раковиной чешимы - татарского источника, вырубленного в меловом
откосе холма, помыла там абрикосы, подобранные у изгороди сада. Дела-а...
Абрикосы на улицах валяются. А вот Светка, бедная, распределение на
Воркуту получила. Ей там, небось, не видать абрикосов. Ну ничего, я ей
сушеных пошлю, вот только бы добраться до улицы Сиреневой, бросить вещи и
переодеться. Джинсы мои превратились в какие-то раскаленные латы. И в
кроссовках горячо.
Свернула с улицы Тюльпанной на Фруктовую, а через квартал вышла на
Сиреневую. Дом номер двадцать пять...
Он прятался в глубине замощенного желтым кирпичом двора. Я поставила
чемодан, уселась на него и, ощутив историчность момента, принялась
разглядывать дом, где мне предстояло прожить долго... Может быть, и всю
жизнь.
Домишко был славный. Первый этаж сложен из кремового ракушечника,
немного потемневшего от времени, второй - обшит узкой доской. Выше -
мансарда, куда прямо со двора вела деревянная лестничка в два оборота.
Возле лестнички на кирпиче двора лежал плетеный половичок. На перилах
укреплены ящички с настурциями. В мансарде распахнуто плохо промытое окно,
с подоконника свешиваются кружевные заросли душистого горошка. По карнизу
гуляет горлица, горделиво поводя украшенной переливающимся ожерельем
шейкой. На крыше - две трубы (печное отопление, прелесть какая!) и
телеантенна, почти сплошь заплетенная хмелем. Ну и ну... А я-то думала,
что таких домишек нынче и не существует.
В окне мансарды показался какой-то человек, на носу которого
поблескивали старомодные очки в круглой железной оправе. Он свесился вниз,
примят красные цветы горошка, внимательно посмотрел на меня и неприятным
голосом сказал:
- Ну чего расселась? Заходи...
Я поволокла чемодан наверх. Значит, обитать я буду в этой живописной
мансарде. Здорово! Вот только лестница скрипит, но это мы в два счета
поправим. Найдутся же там молоток и гвозди?
Комната оказалась очень большой и светлой, хотя и запущенной до
безобразия. Ну только что грибы по углам не росли. Пыль там не вытирали,
по-моему, со времен постройки.
Я бухнула чемодан на пол и опять уселась на него, разглядывая комнату
и ее хозяина. Вернее - бывшего хозяина. Я же приехала.
Он сидел на единственном в комнате стуле самой мною нелюбимой породы
мебели. Знаете эти канцелярские чудища с прямыми дерматиновыми спинками...
Впрочем, хозяин был не лучше. Давно пенсионного возраста, этакая мышь
белая. Вокруг лысины седенькие клочки, глаза красные, длинный подвижный
нос в характерных лиловых прожилках. Усики мушкой. Одет в полотняную
рубаху, какой-то гибрид толстовки с френчем. Накладные карманы, в одном из
которых торчит вечное перо. Подпоясан узеньким ремешком с металлическими
бляшками, штиблеты на босу ногу. Прямо ильфопетровский персонаж,
сохранился же до наших дней. Музей по нему плачет...
Глядел он на меня скорбно и неодобрительно. Ну, еще бы. Вам время
тлеть, а нам цвести. Гони-ка, бывший хозяин, ключи и выметайся-ка отсюда.
Я мыть стану.
Он словно прочитал мои мысли. Пожевал губами, тяжко вздохнул, мол,
что поделаешь, начальству виднее, а вот попомните его слово, провалят эта
пигалица всю работу...
- Значит, так, - проскрипел он. - Жить будешь здесь. Горячей воды
нету. Газ. Удобства. Телефон. Там - кухня. Здесь - картотека. Советую
отнестись со вниманием, я двадцать лет собирал. Все они, голубчики, тут. А
вот эти - особо... - он замялся.
Явно чуть не сказал "опасные", но просто махнул рукой, передавая мне
брезентовую сумку, набитую бумагами и перетянутую кожаными ремешками.
- Найдешь их легко, они нынче не скрываются, не то, что раньше.
Каждый вечер либо на Пушкинской болтаются, либо в кофейне на Архивном
спуске околачиваются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28