— Принесите, пожалуйста, яблочное суфле…, — и уже понимая, что сказал глупость и, стараясь исправить ошибку, добавил: — Несите, что есть… Разберемся…— Ты похож на человека, что собрался пережить трагедию и неопытно, и нервно готовится к ней, — сказал Спиркин, сидя за столом напротив.— Нет! — Сразу парировал Ковбой-Трофим. — Это тебе предстоит стать участником трагедию, если история с негром повториться… И не думай, что ее сценарий с мученической смертью на людях, хором плакальщиков и цветами станет писать мудрый древний грек-драматург… Сгинешь так, что ни одна собака не прознает, — и задумался, вспомив Фрэта, и напряженные отношения, что сложились с самого начала, хотя понимал прекрасно, не разумом только: «Какие отношения могут быть между директором академического института и лабораторной собакой…, пусть даже биглем…» .— В настоящей трагедии гибнет не герой, Глебушка, — доннесся до него вдруг голос Спиркина.— А кто? — Не понимающе удивился Ковбой-Трофим.— Гибнет хор! — Спиркин рассмеялся. — Какого черта мы потащились в эту… Сызрань? — Последнее слово прозвучало, как ругательство. — Пока не поздно, вернемся. Не думай, что откорячку хочу слепить…— Оставь свой гнусный жаргон хоть на время! — взвился Ковбой. — Мерзит! Хватит косить под вора в законе… Ты бизнесмен, а не Мишка Япончик с Малой Арнаутской… И меня приучил… Пойми, мне не столько нужны твои помощь и советы, сколько уверенность, что получу их, когда спрошу…, даже если не стану следовать им. — Ковбой-Трофим быстро брал себя в руки. — Гостиничные номера в Сызрани заказаны, а на хорошей машине ходу несколько часов.— Где мы возьмем хорошие машины? — удивился Спиркин, смиряясь с поездкой и стараясь избегать жаргона, прилипчивого и модного…— Я взял два вседорожника в рент на два дня… В одном — мы, в другом — твои молодцы…Дорога была на удивление хорошей и Ковбой-Трофим уверенно вел арендованный вседорожник, используя всю силу двигателя, наслаждаясь скрипичными концертами Генделя, что благоразумно захватил с собой, объемно и мощно звучавшими из CD-плейера автомобиля, и периодически оборачиваясь к Толику Спиркину на заднем сиденьи.— «Something is rotten in the state of Denmark» Прогнило что-то в Датском королевстве. Шекспир. «Гамлет»

— Ковбой-Трофим в очередной раз повернулся назад. — Это про мой Цех Шекспир написал: следователи почти на каждом этаже…, раненый американец в реанимации…— …самая блистательная женщина Цеха, брошенная всеми в подвале Вивария, после удаления почки, трансплантированной одному из первых лиц «Единственной России», — сокрушенно подумал Спиркин и отвернулся к окну, и почти воочию увидел свой последний визит в операционную за толстой железной дверью в подвале Вивария…
— Прости, Принцесса! — сказал он тогда, чувствуя неуместность своего темно-фиолетового в крупную серую клетку кашемирового пиджака и запах дорогого одеколона вокруг. — Ты добродетельнее всех, хоть грешила порой…, и если писать добродетель, то с тебя…, потому как не боялась и не заискивала, и не позволяла себе быть бездарной и трусливой, как другие, и привычно…, как все Лопухины в последнее столетье, готовилась к худшему…, к самому худшему…Он строго посмотрел окрест: худой молчаливый анестезиолог Валентин с прямыми редкими серыми волосами на сплюснутой с боков голове и фонендоскопом на шее, который, казалось, не снимает даже в постели; симпатичная девушка-анестезистка Сашенька в серой майке с лейблом «Единственная Россия», теперь уже на английском: «The United Russia», что бесит так местных знатаков словесности; новый ассистент, Виталик, — пожилой мужчина небольшого роста в темно-коричневых круглых роговых очках послевоенных времен, очень модных сегодня, постоянно сползающих на кончик простонародного носа и замирающих там в нерешительности…— Учитель твой и друг сердечный, Ковбой, повелел почку забрать… Редкостный реципиент объявился в Цехе из «Единственной России» с редкостной группой крови, как у тебя… Не прошу прощенья, Принцесса… Сам стану отвечать…, только вот не знаю пока перед кем…Спиркин снял пиджак, надел прозрачный целофановый фартук поверх плотной рубашки серого цвета с темно-серым и таким же плотным галстуком с простроченными и от этого чуть выступающими над поверхностью, косыми линиями ткани, повязанным удручающе модным, чуть распущенным большим узлом, и встал к операционному столу, привычно уложив живот на край, ожидая команды анестезиолога, чтобы сделать разрез…— Наклони стол в противоположную от меня сторону, Сашенька, — сказал Спиркин. — Не знаю, как сложится дальше ее судьба, но пусть хоть доступ к почке станет незаметен на теле… — И, повернувшись к Виталику, добавил: — Пойдем боковым вертикальным разрезом…, и видя уже вопрос в молчаливых Виталиковых глазах, добавил строго: — Знаю, что трудно… А ей…? — И опять почувствовал ком в горле, как в воскресенье, и уже не удивлялся, что не удается проглотить…Через десять минут он осторожно уложил отмытую от крови почку младшей Лопухиной в стерильный пластиковый мешок с ограждающим раствором, терпеливо подождал пока неопытный еще пожилой Виталик откроет внутреннюю стерильную крышку контейнера-холодильника и, прежде чем сунуть туда почку, вложит ее в специальную емкость с мелко наколотым льдом…
— Надеюсь, в этот раз ты справился, Толик, и ее не привезут в приемное отделение, как американца, — донесся голос Ковбоя и Спиркин заорал в душе, опасно интерпретируя:— Господи! Как недалек от ты истины, Глеб! — И сразу увидел Елену Лопухину, трудно пробуждавшуюся после наркоза на дорогом операционном столе в подвале Вивариума, и неопытного пожилого врача Виталика, равнодушно наблюдавшего за ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83