«хирург-неудачник»? — пыталась вспомнить Лопухина и не могла, и все еще трудно дыша, и, сомневаясь следует ли втягивать Борщева в этот бизнес подпольный, сказала, чтоб сбить с толку: — Мне нужен человеческий эмбрион…— Человеческий зародыш? — удивился Борщев, дыша свежим спиртом с примесью эфира, и она сразу догадалась, что пьет он раствор, слитый из банок, в которых операционные сестры хранят хирургический шелк. — Что ты станешь делать с ним, Лопухина? Колись!— Затеваю новый цикл научных исследований…— Почему ты пришла ко мне? Поезжай в любую гинекологию… За день наберешь три десятка…— Мне нужны живые…— А там какие?— Там они уже нежизнеспособны… — Поняв абсурдность своего заявления, она заговорила почти открытым текстом:— Раздобудьте через дружков-бандитов своих матку беременной женщины в возрасте 6-8 недель… Группа крови неважна… — Она замолчала и стала смотреть в окно, заставленное голыми гладкими и мокрыми стволами деревьев без веток, похожих на гигантских червей, вставших на цыпочки, и вдруг посмотрела на Митю и сказала: — Вспомнила! Butcher! Хирург-неумеха (жарг.)

— Что? — удивился Митя и не дождавшись ответа, заговорил сам:— Не траться на суету… Обратись к Ковбой-Трофиму. У него прямой ход к тем, кого называешь дружками моими… Для меня такое — слишком кроваво.— У него нет дружков в этой сфере, — занервничала Лопухина и, поглядев на него, добавила просительно: — Поможете? — и опять уставилась в окно с червями на цыпочках, вспоминая Митину историю…
Дмитрий Борщев был когда-то блистательным хирургом-полостником, почти как Ковбой-Трофим, виртуозно оперировавшем в животе. Его бывший патрон, академик Судаков, постоянно брал молодого Борщева на свои операции и, говорят, часто менялся с ним местами…, а позже женил его на своей дочери…В том, что приключилось с Борщевым потом — заслуга его друзей и коллег, и благодарных пациентов. Первые пили с ним, понимая, что пьют почти с гением и это льстило их тщеславию…, но не только это… Может быть, подсознательно, но и целеустремленно тоже, и даже с какой-то жестокостью изуверской они спаивали его: он стал опаздывать в клинику, отменял операции или оперировал пьяным…, а благодарные пациенты лишь подливали масло в огонь, потому как в те не очень денежные и товарные времена алкоголь служил единственным универсальным платежным средством…Его выгнали из клиники Судакова, потом из городской больницы, из поликлиники, пока, наконец, Ковбой не сжалился и не взял к себе в Виварий… А когда друзья-коллеги поняли, что получили то, что хотели и виртуоза-хирурга не стало, они забыли о нем и к ним теперь стали выстраиваться блатные очереди пациентов, что когда-то выстраивались к нему…
— Может, попробуешь найти добровольцев…, — сказал Митя, когда пауза стала невыносимой. — Бывает, супружеские пары отказываются от будущего ребенка…— Мне надо вместе с маткой… Найдите…. Заплачу…— Что за исследования?— Не хотелось бы говорить об этом пока… Тема может оказаться патентоспособной— Думаешь сразу побегу оформлять заявку? — обиделся Борщев.— Меня интересует антигенная активность органов новорожденных, как потенциального источника нового донорства, — сказала она, первое, что пришло в голову, не рассчитывая особенно на его компетентность…— У новорожденных человеческих детенышей антигенная активность отсутствует, — сказал Борщев, демонстрируя удивительное знакомство со специальной литературой. — Они идеальные доноры органов, трансплантируя которые легко получить людей-химер… Вопрос давно исследован… Странно, что ты не знаешь этого, Лопухина, заведуя отделением… За что тебя тогда продвигает Ковбой-Трофим? За хирургическое мастерство, которого нет…? Ладно…, попробую… Корысть всегда способствовала гибкости ума…Через неделю Митя Борщев позвонил и сказал уверенно:— Это встанет тебе в пять тыщ зеленых, Лопухина!— Три!— Вспомни сколько за почку получаете с Ковбоем… Вспомнила? Окей! Значит, пять!— Три! — стояла на своем Елена.— Хорошо, — согласился Митя. — Полторы тыщи — задаток…— А куда вы собираетесь привезти его?— Кого? Зародыш человечий? А в Виварий… Куда ж еще?
Зимы все не было, но не было и сырости уже: только колючий ветер, холодно, без мороза иногда, и смерзшаяся земля, голая и твердая, как асфальт с сухими травинками в трещинах… Ночью ветер крепчал, извлекая из струн-стволов под окнами Вивария густые басовитые звуки, на которые накладывалось подвывание голых веток, выше тоном на две октавы, тревожное, немного исламское по мелодике, не по инструментовке…В одну из таких ночей машина скорой помощи доставила в Виварий термостатируемый контейнер.— Скорыю визвалыы? — спросил с акцентом молодой парень, непохожий на санитара: без халата, в вечернем костюме, с тонким горбоносым смуглым лицом и черными глазами.— Skibby! Чурка (жарг.)

— подумала сонная Станислава и сказала: — Да…, еще в детстве. — Поглядела на термостат, спросила: — Что в нем?— Нэ знаэм, сыстра… Сматры сама, да! — и ногой подтолкнул к ней контейнер по скользкому мокрому полу…
Лопухина, в странном приступе научного фанатизма, легко сметавшем нравственные и социальные преграды, замешанном, как почти у всех, на тщеславии, любови неизвестно к кому, корысти и эгоизме, наплевав на уголовные условности, в неясной, но отчаянной надежде получить выдающийся научный результат, который послужит индульгенцией, забыв обещания, данные Фрэту, вместе с Вавилой той же ночью вшила сосудистую ножку с маточными артерией и веной иссеченного мышечно-эндометриального лоскута человеческой матки вместе с недифференцируемым пока зародышем в соответствующие разрезы стенок внутренних подвздошной сосудов актера, продекларировав операцию, как наложение нового артерио-венозного шунта для гемодиализа взамен затромбировавшегося…— Если имплантант приживет, — сказала Лопухина, — твой старик сбросит в течение нескольких месяцев лет десять-пятнадцать и тогда трансплантируем ему почку без очереди…— …и без денег!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83