Слишком я любила своего Рено и не желала выбираться на обычную дорогу. Впрочем, мне это все равно не удалось бы.
Из-за этой навязчивой идеи я совершала неловкие поступки, не те слова, что нужно, срывались с моих губ. Как-то утром, выйдя на пляж, я заставила его кончить начатую партию в волейбол и после спросила:
– Разве в вашей компании нет девочек? Я что-то никогда их не вижу.
– Девочки не умеют играть. Орут, падают, болтают о постороннем. Это уже не игра.
– Ого, к барышням надо относиться снисходительно. Разве они не прелесть?
Сначала Рено никак не отозвался на мои слова, он лежал на надувном матрасе, посвятив всего себя богу солнца, потом, с немалым запозданием, приподнялся, оперся о локоть и посмотрел мне прямо в лицо.
По моей просьбе он носил на пляже темные очки, и они скрывали от меня его взгляд.
– Вижу, вижу, к чему ты клонишь,– произнесли губы, намазанные жиром: Хочешь спровадить меня к девочке. Тебе бы лестно было. А что тут лестного, не понимаю. Если бы ты только их знала!..
Я, которая пережила свое первое любовное приключение в Калифорнии, когда мне было уже за двадцать, и которая считала тогда, что, отдаваясь молодому человеку, не жениху, я совершаю неслыханный по последствиям поступок, чуть ли не бросаю вызов всему свету, и в самом деле не могла теперь обнаружить себя, ту прежнюю, в теперешних девушках, которые уже в пятнадцать-шестнадцать лет спят с кем попало.
– Я знаю. Просто они не считают нужным защищаться.
– Защищаться? Ну и сказанула. Они первые переходят в атаку. Если мальчик и девочка ровесники, то девочка ведет первую партию, а мальчик всего лишь ученик. Ну я до сих пор и... Ты же знаешь, ненавижу, когда меня силком за ручку тащат.
Разговор этот вели две маски, два блестевших от жира лица, оседланные к тому же огромными темными очками, и я надеялась поэтому, что мое смущение будет не так заметно. Рено пожал плечами.
– Заметь, что если это доставит тебе удовольствие...
– При чем здесь я, мне все равно. Если я об этом говорю, то...
– Ладно,– прервал он.– Не усердствуй. Давай-ка лучше пойдем поплаваем. Идешь, Пирио?
Я плавала и думала. Правильно ли я поступила, бросив этот пробный шар? Только бы после этого разговора Рено не приставал ко мне со своими признаниями! Я твердо решила прервать их на первом же слове.
Но прерывать ничего не пришлось. На второй или на третий день, спустившись утром на пляж, я не обнаружила там своего сына. Лодочник, которому он оставил своего песика, сказал, что Рено укатил на морском велосипеде в соседнюю бухточку, куда попасть можно только морем.
– С приятелем?
– С девушкой.
Вернулись они поздно, самыми последними, когда все прочие велосипеды уже сохли на гальке и пляж опустел с приближением часа обеда. Девочка была прехорошенькая, именно в том юном возрасте, как я и предполагала, но меня несколько удивило, что она оказалась прекрасно воспитанной, в чем я смогла убедиться, когда Рено представил мне свою подружку и она со мной заговорила.
Я поднялась с лежака, закрыла зонтик и собрала свои пожитки. Потом сунула руку в пляжную сумку, но Рено схватил меня за запястье.
– Не смей платить за прокат велосипеда... Я с вами завтра рассчитаюсь! – крикнул он лодочнику.
Я предложила девочке довезти ее до места, так как она опаздывала к обеду, ее семья, жившая не в нашей, а в другой гостинице, очевидно, уже за столом.
– Я сяду раньше вас, ведь вам выходить первой,– сказал Рено, открыл дверцу и уселся между мной и девочкой.
С первого же дня нашего пребывания здесь я отказалась ходить с пляжа даже сокращенным путем по жаре, особенно после морских купаний; поскольку долина и берег моря лежали гораздо ниже стоявших в ряд отелей, я без труда съезжала на пляж, а после купания мы не парились в машине, так как она ждала нас в тени эвкалиптов.
Итак, мы катили втроем, и Рено не открывал рта. Он взял щенка к себе на колени и молча гладил его, целовал в мордочку, в лобик, в глаза, прижимался к нему щекой, снова целовал.
Когда девочка сошла у подъезда своей гостиницы и поблагодарила меня, нам оставалось проехать всего метров пятьсот до нашего отеля. Рено, по-прежнему прижимавший к себе песика, свободнее развалился на сиденье.
– Ну что, довольна? – тихо бросил он, и голос его прозвучал так глухо, так мрачно, что я ничего не ответила и поняла, что никаких признаний не воспоследует.
Через час, уже к концу обеда на террасе отеля, где у нас был свой столик, Рено завел со мной разговор о дальней экскурсии к югу, где можно осмотреть порт-цитадель; ему уже давно хотелось там побывать, да нам все как-то не удавалось выбраться.
– Ладно, поедем завтра,– согласилась я.– Выедем пораньше утром. Иначе мы к полуночи не вернемся, дорога все время петляет.
– Нет, едем сейчас же, скажи, чтобы тебе подали кофе. Возьмем только по смене белья и зубные щетки. В случае чего там и переночуем.
– Послушай, я не против, но, по-моему, не стоит зря рисковать. А вдруг не будет свободных номеров.
– Переночуем в машине.
– Это по такой-то жаре?
Он протянул руку, прикрыл ладонью мою кисть, лежавшую на скатерти, и устремил на меня взгляд, которому я так плохо умела сопротивляться. И я услышала его слова, произнесенные не его обычным тоном, а таким же, как в машине:
– Мама, ну прошу тебя.
Мы вернулись только через два дня.
Когда наступил конец нашего пребывания на Корсике, а наступил он скоро, мы не смогли вернуться домой на самолете из-за Пирио: нам жалко было сдавать его в багаж. Но перспектива поездки по морю радовала Рено, она смягчала горечь возвращения. Отплывали мы из того же города, где на аэродроме месяц назад приземлился наш самолет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84