– Хорошо, что ты не согласилась. Сиди спокойно дома со мной. Не тебе мириться с ними... потому что все их вонючие махинации, по-моему, неизвестно еще к чему приведут.
– Они намекнули, что это, мол, будет великолепный реванш.
– А тебе плевать на все реванши! Ты же сама мне говорила.
– Ты прав, на реванш ради реванша я плюю. Но в данном случае можно извлечь кое-какие выгоды – я точно цитирую их слова.
– Господи, и ты им веришь! – Рено воздел руки к небесам.– Но они опять найдут средство обернуть этот трюк против тебя же. Нет, ты, я вижу, совсем неисправима.
– Мне пришла в голову мысль, что они, очевидно, имели в виду пересмотр дела о завещании.
– Завещании тети Эммы? В мою пользу? Тогда уж мне на них наплевать!
– А знаешь, там довольно много денег.
– Их деньги меня не интересуют.
– Зато ты был бы обеспечен на всю жизнь. Такие вопросы с кондачка решать не стоит.
– Я уже решил: я не капиталист.
– Что это еще значит? – улыбнулась я.
– То, что я против. Тебе же известны мои взгляды: я против частного капитала. Но не против собственности вообще, видишь разницу? Словом, спорить тут не о чем. Теперь я все понимаю. Поскольку речь идет о моих интересах, последнее слово остается за мной, усекла? Чудесно. И я не желаю, чтобы ты туда ездила, ясно? Если ты моя мать, ты не поедешь.
Я смотрела в его горящие глаза и понимала, что горят они главным образом не от злости на теток, а от радостного ощущения власти надо мной.
– Поцелуй меня,– вдруг сказала я.
Мгновенно перейдя от роли опекуна к роли мальчишки, Рено вспрыгнул мне на колени, обхватил меня обеими руками, уперев подбородок мне в плечо.
– Пойми, Рено, если я им сказала: "Я хочу подумать",– это значит, что я просто решила с тобой посоветоваться... А главное, мне ужасно хотелось послать их ко всем чертям,– добавила я и расхохоталась, чтобы прогнать неизбежную минуту умиления, по крайней мере моего.– Но я очень дорожу твоим мнением.
– А это доказывает, что ты fair play! (Честный игрок (англ.)) воскликнул он, вскакивая на ноги.– И я тоже. Обедать скоро будем?
Желая сделать вид, что мне действительно требуется время на размышление, я сообщила Жанне и Анриетте о своем отказе только на следующий день. Их посещение было для меня как удар бича и в конечном счете пробудило меня от недельной вялости, якобы связанной с моим выздоровлением. Когда ровно в половине восьмого мои мальчики по холодку упорхнули в лицей – шли последние дни занятий перед экзаменами,– я тоже стала готовиться к поездке на стройку, но, прежде чем вывести машину, крикнула Ирму.
– Сначала не за покупками поедешь, а отвезешь эту записочку вчерашним дамам. В город, в отель, где они остановились. Скажешь, что тебе необходимо их увидеть лично, вручишь им конверт и можешь смываться. А если они будут сюда звонить среди дня, скажешь, что меня нет и не будет... выдумай сама, сколько дней не будет. Подожди, мы выедем вместе, а пока подходи к телефону ты.
"Я внимательно рассмотрела вопрос со всех точек зрения,– гласило мое послание.– Я не сумею выступить в желаемом вами плане. Для меня это неприемлемо. Я действительно ничего не смогу для вас сделать ни в этом отношении, ни в каком-либо другом. Больше о моем отказе говорить не будем, приношу свои сожаления, что вам пришлось побеспокоиться".
Я заперла дом, и, когда Ирмина малолитражка покатила перед моей машиной, я поняла, что просто даю тягу: "Теперь, сударыни, можете звонить по телефону сколько вашей душе угодно, трезвоньте себе на здоровье, справляйтесь в бюро повреждений: Шон-Верт не отвечает".
Все утро я посвятила работе, побывала на четырех стройках и, признаюсь, была довольна тем, как идут дела, потом заехала к мсье Рикару, чтобы сообщить о своем согласии взять на себя по его просьбе еще один новый заказ.
Впрочем, дело и впрямь интересное: речь шла о том, чтобы ферму или, вернее, просто бывшую овчарню, грубо сложенную из камня в виде нескольких сводчатых помещений, отремонтировать, привести в пригодное для жилья состояние, покрыть крышу, настелить пол и даже обмеблировать; главное же, мне давалась полная свобода действий, словом, самый приятный для меня вариант заказа. Новый владелец овчарни был известный кинодеятель и путешественник, выступавший с лекциями,– по-моему, я даже читала его статьи,– он решил накрепко осесть в этом уединенном уголке. Но не раньше, чем через несколько месяцев, потому что сейчас он скитался где-то по Океании. Хотя на этот сезон я набрала уже полную норму заказов, я согласилась ваять эту дополнительную работу, исходя из указанных выше условий: нет спешки, полная свобода действий и к тому же отсутствие, и долгое, самого клиента.
Все это я объяснила за завтраком моим мальчикам.
– Оправдаться стараешься! – заметил Рено. – Если ты взяла заказ, то лишь потому, что ни в чем своему возлюбленному отказать не можешь...
– Не слушайте его, Жюстен. Дядюшка Рикар никакой мой не возлюбленный. Поглядели бы вы на него! Словно сошел с довоенной открытки, душится лавандой, и ему уже сильно за пятьдесят. До этого я еще не дошла. Поверьте мне, если бы уж я выбирала себе возлюбленного, то...
– Смотри-ка,– Рено локтем подтолкнул Жюстена, – так и рвется, так и рвется!
Жюстен тоже ввязался в игру.
– Я отлично знаю, что мадам ни с кем в городе не флиртует. У нее и так дома двое: мы с тобой. Уж если ей этого мало для счастья, хорош же у нее аппетитец!
– Видишь, мама, как он тебя поддел! Если бы ты только видела, какое у тебя сейчас лицо!
Рено прыснул и поперхнулся кофе. А Жюстен с полуулыбкой наблюдал за мной, готовый в случае необходимости отказаться от своих слов. Но я вовсе не собиралась вступать с ними в спор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84