Так было просто удобнее заниматься, дело тут было не в дружеской помощи, не в личных симпатиях, хотя приятелей у Рено было много.
Рено ни разу не представился случай увидеться с Полем Гру, который после дня великого мистраля избегал являться в Фон-Верт. А вскоре мой путешественник снова, правда ненадолго, умчался, захватив свою кинокамеру, на сей раз он отправился на китобойном судне. И надо же было случиться, что в один прекрасный день...
Как раз в то время я восстанавливала старую хибарку с голубятней для инженера, работавшего в одном из тех индустриальных комплексов, которые вызывали у меня нервную дрожь. Было это довольно далеко от Фон-Верта, в самом конце равнины, которая тянулась от заводов до большого морского порта, и здешняя атмосфера, сам здешний дух были совсем иными, чем в главном городе нашей провинции. Как-то на следующий день после грозы я убедилась, что крыша моей очередной стройки протекает, и после общего осмотра поврежденных мест я должна была признать, что дело это вне моей компетенции: вопрос строительной техники. У мсье Рикара я навела справки, где помещается контора самого солидного архитектора, договорилась с ним по телефону о встрече и часам к пяти уже прибыла в небольшой городок, о котором знала лишь то, что он славится своим рынком, где торгуют ранними овощами и фруктами. Уже темнело.
Контора помещалась на одной из главных улиц городка в нижнем этаже, с виду она напоминала магазинчик средней руки; стекла, до половины забеленные мелом, не позволяли видеть с улицы внутренности конторы. Я толкнула дверь, и первый, кого я увидела, был Пейроль.
В комнате, служившей одновременно приемной и мастерской, справа, где стояли два кресла, столик, заваленный журналами, никого не было. Но в левой половине лицом к посетителям трудились трое юношей, и один из них оказался Пейролем; все трое сидели на высоких табуретах, перед каждым – чертежная доска, синька, а в руках карандаш и линейка.
Пейроль заметил меня в ту же минуту, что и я его, он, очевидно, поднял голову, услышав стук двери, но на лице его ничего не отразилось. А я, как вкопанная, остановилась на пороге, тысячи мыслей одновременно с быстротой молнии пронеслись у меня в голове: я не ожидала его здесь увидеть, но он-то ожидал... он заметил мою фамилию в книге записи посетителей... может, это он тогда говорил со мной по телефону, а я не узнала его голоса... Как разгадать этот взгляд, прикованный ко мне, чуть печальный, отнюдь не удивленный? Я с трудом и то чисто автоматически выдавила из себя: "Добрый вечер, господа!" Слова эти были у меня на языке, когда я только еще бралась за ручку двери. Мне ответили все трое, но я слышала лишь один голос. К великому моему счастью, не он занимался посетителями, а один из тех двоих, самый молоденький, он-то и слез со своего насеста. Я назвала ему свою фамилию, он вышел, вернулся, указал мне на кресло; и тут только мне стало стыдно своего молчания, как будто так легче было делать вид, что я незнакома с Пейролем.
– Ну как дела, Пейроль?
– Все в порядке, мадам Агнесса. А как вы? Как Рено?
Его горский акцент ударил мне в лицо, и я узнала его в этой реплике: Пейроль давал мне знак, оставлял первое слово за мной. Что тут удивительного для его коллег, если он случайно встретился и поздоровался с матерью своего соученика по лицею. Два других мальчика из деликатности или равнодушия снова взялись за работу.
А меня при мысли о лицее вдруг осенило: раз Пейроль работает в конторе, значит, он бросил учение? Я села, радуясь, что мне приходится ждать и что я могу хоть немного привести в порядок свои мысли. Я не отворачивалась от Пейроля, но поглядывала на него лишь украдкой, сбоку. Под вертикально падающими лучами лампы Пейроль снова углубился в работу, он зацепил ступни ног за перекладину высокой табуретки, словно повис над чертежной доской, за которой можно работать и сидя и стоя, и в этой его позе было что-то рискованное, ненадежное. Мне почудилось, будто он оторван от родной почвы, от близких и учителей, что он уже пустился наугад в открытое море жизни, которая, возможно, не сулит ему ничего. А ведь еще совсем мальчик! Я даже как-то забыла, что он такой молоденький.
Я повторяла, я все твердила про себя, что он бросил лицей, отказался от продолжения учения. И по какой причине? Ясно, чтобы избежать столкновений с моим сыном, чтобы наша с ним дружба прошла без последствий... После его отъезда из Фон-Верта, а особенно в октябре, с началом учебного года, я жила, не смея сказать об этом никому, даже самой себе не смея признаться, под личиной беспечности, делая вид, что все уже забыто, а сама все время тряслась, как бы мальчики не встретились. Я ни разу не решилась спросить об этом Рено, а он ничего мне не говорил: чего только я не навоображала себе за это время! И что два бывших друга подрались на дворе лицея или, еще хуже, помирились за моей спиной и таятся от меня. И вот вам: оказывается, этот милый мальчик всем пожертвовал, заплатил за все только он, и как дорого заплатил.
Меня провели в кабинет. И когда я изложила архитектору свое дело, и когда мы условились о консультации по поводу крыши, я сказала, уже поднявшись с кресла:
– Мсье Кост, среди ваших чертежников работает бывший и лучший друг моего сына. Я его узнала – Пейроль.
– Жюстен? – воскликнул архитектор; и это имя, которое сама я не произнесла, а услышала из чужих уст, сразило меня силою заложенных в нем воспоминаний.– Вы с ним знакомы, мадам?
– Ну да. И по-моему, он вполне достоин всяческого поощрения! Я лично очень его уважаю.
– Ого! Это действительно работяга! – проговорил мсье Кост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84