– Это все-таки полицейский участок, мадам. А не проходной двор.
У полицейского был резкий провансальский акцент.
– Вы родственница арестованного? Пришли удостоверить его личность, его местожительство? Первым делом зайдите к господину комиссару. Это на втором этаже. Дежурный вас вызовет.
Я ласково помахала рукой Рено: пусть поймет, что я не смотрю на все это дело трагически, впрочем, он меня и без того хорошо знал. На площадке никто, кроме меня, не ждал, я сразу же вошла в кабинет господина комиссара и вытерпела его скучнейшую проповедь, которую он, по-моему, успел заучить наизусть: уже раз пятнадцать он произнес ее с поправкой на отца или мать, на работницу или даму из общества. Говорил он с притворным изнеможением и унынием, чем я не преминула воспользоваться, говорил о том, что уходят былые традиции, что город утратил свои благородные нравы. Хоть этот говорил без акцента и говорил красно!
Улучив минуту, я позволила себе заметить, что еще не знаю сути дела.
– Как? А мятежные выкрики, а булыжники, вывороченные на городских путях сообщения, а покушение на общественное здание, вам этого мало?
– Но, господин комиссар, я хотела бы знать мотив, так сказать, цель этой манифестации. Словом, чего они требовали?
– Ничто не может оправдать беспорядков такого масштаба. Эти бесноватые юнцы устроили манифестацию, потому что сняли какого-то их преподавателя.
– Господина Паризе? За его статью о войне в Алжире? Удалили его за несколько месяцев, за несколько недель до экзаменов?
– Вот оно как! Вы, выходит, придерживаетесь их мнения. Они слово в слово то же самое говорят. Ну если уж и родители туда же...
Он сдержался, я тоже. И отпустил меня. В нижнем этаже все формальности были выполнены быстро. О дальнейшем меня известят. Наконец-то меня допустили к арестованным. Рено, которому ни чрезвычайные обстоятельства, ни благородное клеймо под глазом (ничего серьезного, я это сразу определила...) не помешали быть таким же, как всегда, представил мне своих товарищей.
– Это моя мать,– и добавил,– она декоратор. И очень поздно задерживается на работе.
Все они, за исключением одного, учились экстернами и жили далеко от города. Понизив голос, я спросила, не могу ли я чем-нибудь им помочь. Дома у них телефона не было, поэтому, как я поняла, родители и не пришли; они ровно ничего не знали, а комиссар известит их только завтра, через жандармерию. Я взяла адреса и пообещала сделать все, что смогу.
– Мам, мы уже шесть часов здесь сидим, жрать охота.
– Тебя ждет ужин.
– А они?
Полицейские поворчали, но отпустили меня купить сандвичи и крем-соду. Только не пиво: алкогольные напитки здесь распивать воспрещается... Рено ждал вместе с ребятами моего возвращения. Я вернулась, и мы устроили пир. Но тут явился пожарный, работавший до полуночи, и забрал своего отпрыска; он поначалу схватился с полицейскими, правда в ином стиле, чем я, но с тем же провансальским акцентом, что и они. Воспользовавшись этим обстоятельством, мы с Рено улизнули.
Пирио ждал нас в машине и тоскливо вздрагивал всем телом.
– Привезла его! Нет, решительно ты – это ты. Посмотри на него, клянусь, он все понимает,– добавил Рено, устраиваясь на сиденье рядом с Пирио, который от волнения вился ужом у него на руках.– Подожди-ка минутку!
И, откинув чуточку голову из-за своего синяка, мой сын обнял меня так крепко, что у меня даже дыхание перехватило.
С минуту мы ехали молча. Рено чего-то ждал. Я спросила, больно ли ему.
– Глазу? Пустяки, я ничего не чувствую.
– Тебя полицейский ударил?
– Ага... Но не беспокойся, я в долгу не остался. Как двину его в поясницу... Он так и взвился. Хорошо, что я свои мокроступы надел, посмотри-ка.
И в самом деле, я только сейчас заметила, Рено был в грубых охотничьих ботинках.
– Значит, бал-маскарад готовился заранее?
– Раз надо, так надо. Если хочешь добиться успеха... Ну надел ботинки и надел, кому какое дело. Значит, когда мы с тобой с глазу на глаз говорим, ты считаешь, что мы не правы?
– По существу правы. По-моему, непозволительно снимать преподавателя чуть не накануне экзаменов... Надеюсь, хоть это не обернется для тебя плохо? Ты к экзаменам подготовился? Ты ни разу со мной об этом не говорил.
– Не моя вина, что я больше не говорю с тобой об этом! Мы с тобой и видимся только раз в месяц, и то тридцать второго числа. Нет, не волнуйся, подготовился!
Эти слова убедили меня лишь наполовину. Но сейчас не время было углублять этот разговор, отложим на после.
– А вот в чем я вас действительно обвиняю, так это в том, что вы повредили прекрасное здание семнадцатого века.
– Не беспокойся о кариатидах: только кусочек откололи.
– И все?
– А тебе мало?
Мы оба расхохотались. Но что-то в душе меня мучило, и я решила сразу же привести все в ясность.
– Рено!
– Да?
– Только не воображай, пожалуйста, что я с умыслом приехала за тобой так поздно, потому что хотела дать тебе время одуматься.
– Ей-богу, она с ума сошла! Вот уж на тебя это непохоже.
– Я вернулась домой после ужина. Около полуночи. И только тогда узнала, что ты арестован.
– То же самое я и подумал, когда увидел, что ты не пришла с первой группой родителей. Не кретин же я в самом деле, я сразу понял. Понял, что тебя задержали.
Дома Рено жадно набросился на еду, хотя съел уже пару сандвичей, а Ирма смотрела, как он ест, неодобрительно и восхищенно.
– Ты нам потом все расскажешь,– заявила я, чувствуя, что сейчас начнется подробный рассказ о событиях этого дня.– Ирме надо идти спать, она себе и без того сегодня немало крови попортила.
– Да уж верно, дьяволенок! Мать тебе все с рук спускает. Если бы я ее не боялась, так бы и прихлопнула тебя на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84