Поль Гру, еще не прокатавший перед публикой свой будущий доклад на конференции, не заставил себя просить, когда Рено заговорил о его статье. Чувствовалось, что он очень рад высказаться перед этой случайной аудиторией, пусть даже состоящей из лицеиста и его мамы. Должна признать, что он великолепно владел материалом и, не задумываясь, приводил кучу нужных цифр. Впрочем, перед лицом нашего невежества он много выигрывал.
– Двести двадцать семь видов млекопитающих,– перечислял он,– триста двадцать один вид птиц находится под угрозой полного вымирания или близки к тому.
– Ой! – воскликнул Рено, мысленно представив себе эти гекатомбы.
– ...И по самым различным причинам. Главное, из-за беспечности и преступного отношения. Конечно, известную роль играет также и свойственная человеку мания разрушения, однако основное – это страсть к наживе, корысть, желание шикануть, тщеславие – все измышления мужчин. И женщин тоже.
– Ого! – заметила я с довольно дешевой иронией.– Не сомневаюсь, что это именно наша вина.
– Да, мадам, ваша. Сначала птичьи перья служили украшением диких племен, но с расцветом цивилизации эту привилегию вы взяли себе. И шли от победы к победе. Шиншилла в диком состоянии теперь не встречается или почти не встречается. А раньше районы, примыкающие к Андам, буквально кишели этими зверьками. Некоторые разновидности исчезли, другие исчезают. И все из-за вас.
– Но, по-моему, сейчас их разводят искусственно.
– Да, разводят, но они вырождаются. Новое бедствие. Стоит только человеку приложить свою руку... Но зло повсюду. На Яве насчитывается в наши дни всего двадцать экземпляров носорогов. На острове Уджунг-Кулон.
– Ой! – снова воскликнул Рено.– А где это?
– У западного берега Явы. И эти-то существуют лишь потому, что на них запрещена охота, а иначе бы... Мне это лично известно: я только что оттуда.
– Ну хотя бы в уничтожении носорогов женщины неповинны.
– Совершенно верно, мадам. Непосредственно в банде, простите на слове, они не участвуют. Но рог носорога содержит весьма ценное возбуждающее вещество. Если бы нас не слушали столь юные уши, я мог бы привести вам весьма любопытные подробности.
– Неужели вы думаете, что я не знаю, что такое возбуждающие средства? – с видом человека искушенного заявил Рено.
Смутное раздражение, которое я испытывала в тот вечер с первой же минуты, объяснялось не одним только ворчливым нравом нашего гостя, его тяжеловесностью, его манерой снисходительно перешагивать через все трудности, могущие смущать глупцов. Мне было неприятно, что он так легко завладел вниманием моего сына. Когда на пароходе я объявила Рено о своем намерении выступить свидетелем в защиту Патрика, меня несколько разочаровала его умеренная радость и столь же умеренное удивление. Неужели он так скоро распрощался с романтикой? Потому что в случае с Патриком его интересовала только романтическая сторона дела. А сейчас, в том внимании, с каким он слушал статистические выкладки Поля Гру, я видела лишь тягу к реализму. И я билась в противоречиях. Как же так! Рено развивается, отходит от того мальчика, каким был прежде. Словом, я чуть ли не с сожалением вспоминала его ребячество и детские парадоксы, с которыми еще так недавно боролась.
А Поль Гру все разглагольствовал об орангутангах с острова Борнео, о мадагаскарских лемурах и мексиканских черепахах. Не без труда мне удалось отвлечь его внимание на себя, вернее, на нашу стройку в Ла Роке. Я знала, что на этой территории он покажет себя с менее выгодной стороны и что слева от меня перестанут считать его очень симпатичным, стоит ему завести со мной мелочной спор. Рено не колеблясь противоречил мне по любым вопросам, но свято верил в мою профессиональную компетентность.
Так оно и получилось. Причина спора: осенние посадки.
– Мсье Гру, мы еще с вами ни разу не коснулись этого вопроса, но вокруг вашего дома необходимо посадить немного зелени. Участок совершенно голый, и давайте не откладывать дела до следующего года.
– Только никаких цветников! – воскликнул Поль Гру, воздевая руки к небу.– Не лишайте мою хибару ее стиля.
Он теперь еще чаще, чем я, употреблял слово "хибара", которому я же его и научила. Я расхохоталась.
– Успокойтесь. На таком участке нечего и думать разводить цветники: там сплошной камень, я о другом. В нескольких местах я обнаружила слой земли, достаточно мощный, чтобы посадить ряд кипарисов.
– Браво! Браво! Тут мы полностью согласны.
– Да нет, просто у меня другого выбора нет. Не судите только по тем деревьям, что видите у нас: здесь совсем другая почва. Оливковое дерево, миндаль, кипарисы – вот примерно и все, что может приняться на вашем участке, потому что он слишком открытый. Или, на худой конец, алепская сосна, растет она очень быстро. Но ряд кипарисов, только не пирамидальных, похожих на веретено, вовсе не придаст вашему участку сходства с почтовой открыткой, чего вы, очевидно, опасаетесь, к тому же кипарисовая аллея преградит путь мистралю.
– Ну, знаете, мадам, мистралем меня не запугаешь.
– К этой теме мы еще вернемся после того, как вы проведете здесь первую зиму. Через несколько лет вы сможете совершенно спокойно сидеть на своем участке под защитой кипарисовой завесы. Кстати, кипарисы укроют посадки лавандена, которые, по моему мнению, неплохо было бы расположить справа от дома.
– Лаванды? Н-да! Ну что ж, если это необходимо.
– Да нет, не лаванды вовсе. А лавандена, садовую разновидность для более низкой местности.
– Низкой? Я же все-таки не на равнине. У меня из окон самый широкий вид на всю округу.
– Ваш участок всего-навсего примыкает к северному краю старого поселка, который в самой своей высокой части не подымается выше двухсот метров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84