! А?!!
Он, тяжело дыша, с яростью смотрел на меня. Было время — этот взгляд действовал на меня, как взрыв бомбы на обывателя, — я теряла самообладание и была готова на все, лишь бы в его глазах вновь проглянуло что-то человеческое. На сей раз я ответила ему таким же яростным взглядом — моя убежденность в собственной правоте помогла мне устоять и не дрогнуть.
— Я не буду жить, как ты прикажешь!.. — сказала я. — Как ты сочинишь за меня!.. Понятно?! Я тебе не вещь! Не персонаж!
— Ну, конечно! — саркастически воскликнул Феликс. — Ты теперь сама писатель! Это я — твой персонаж!.. — Он рассмеялся — нервно и зло — и по привычке скрестил руки на груди: — Ну, расскажи, писатель, что со мною будет дальше! По твоему сюжету!
Я задумалась. Что будет с Феликсом дальше, меньше всего интересовало меня.
— Понимаешь, мой сюжет не о тебе, — объяснила я. — Ты возник и исчезнешь.
— Так не бывает, — заметил он. — Если какая-то линия началась, она должна закончиться.
— Ты опять поучаешь меня?
— Просто объясняю. Писатель не вправе бросать своих персонажей.
— Почему же не вправе? Как захочет, так и сделает!
— Читатель ему не простит.
Феликс улыбнулся, наслаждаясь моей минутной растерянностью.
— Хорошо… — согласилась я. — Дальше с тобой будет вот что. Ты уберешь свои руки… Я уйду… И больше мы с тобой не встретимся…
Феликс опустил руки. Он по-прежнему улыбался, но в улыбке возникло что-то новое, какой-то иной оттенок. Горечи, печали, растерянности — не знаю. Но он вдруг сказал тихо:
— Двойка с минусом.
— Что?..
— Двойка с минусом за твой сюжет… — Он обернулся: — Разве ты не чувствуешь, что здесь чего-то не хватает?..
— Чего? — спросила я, стараясь не расслабиться и не угодить вновь в его сети.
— Одной детали… — пояснил Феликс. Я молчала, напряженно глядя на него.
— Ну? Дать тебе последний урок? — спросил он.
— Дай… — помедлив, согласилась я.
' Он прошелся по комнате, как учитель по классу. Остановился. Склонил голову к плечу и проговорил легко и спокойно:
— Такая сволочь, как я, напоследок должна заплакать… Сделай так, чтобы я заплакал… Сумеешь — значит, писатель…
Я понимала, что, скорее всего Феликс опять дразнит меня. Что эти его парадоксы — не более, чем способ снова загнать меня в тупик. Но и задание, которое он так неожиданно сформулировал, своеобразный тест для начинающего писателя, не могло не заинтриговать меня.
Я с интересом смотрела на него. Он ждал. Его лицо было непроницаемо.
Что я могла сделать для того, чтобы Феликс — редкая сволочь, по его же собственному определению, — мог заплакать?.. Я вспомнила нашу первую встречу — его взгляд, показавшийся мне таким высокомерным при всей его приветливости и улыбчивости; вспомнила, как разделась при нем и для него, как он произнес это дурацкое слово «опаньки!» и затем долго выговаривал мне — и снова в этом было высокомерие; оно же, высокомерие, двигало им, когда он объявил мне впервые о том, что Вадим непременно уйдет из семьи; и с бабой Валей, когда он вез ее в качестве сюрприза в дом Алены, он наверняка был так же высокомерен, как со мной, как со всеми меньшими братьями и сестрами… Самым тяжким воспоминанием было его лицо в примерочной кабине, когда, изнасиловав меня, он заботливо расчесывал мои волосы щеткой… Подобное лечат подобным, вспомнилось мне. Я шагнула к Феликсу. Тронула ладонями его лицо. Он вздрогнул. Растерянно сморгнул. Сжал губы, которые помимо его воли задрожали. Я почувствовала, что на верном пути.
— Бедный… — прошептала я и обняла его.
Под моими ладонями задрожала его спина. Уткнувшись мне в плечо, он плакал. О своей несостоявшейся книге. О нашей с ним истории, которая тоже не состоялась. О любви, которой он боялся больше бедности и смерти. О себе, таком умном и бесплодном… Наверное, обо всем сразу, как это свойственно неудачникам в тот момент, когда открывается истина и кончаются силы бороться с ней.
— Послушай, Полина…
Я не стала слушать его — резко развернулась и, захлопнув за собой дверь, ушла.
Незадолго до Нового года я собралась с Сережкой в Москву. У меня оставалось там два дела: я обещала повести сына в «My-My» и должна была сдать издателю рукопись.
Путь к автобусной остановке лежал мимо дома бабы Вали. Поравнявшись с ним, я невольно остановилась.
Там, за покосившимся щербатым забором, сидела на ступеньке крыльца баба Валя, трезвая и потому, наверное, мрачная. Перед нею сгребала лопатой снег ее дочь — Алена.
— Ну, зачем? — недовольно кричала ей баба Валя. — Зачем снег-то грести? Он ведь снова насыплется… Зима же!.. — она всплеснула руками и коротко хохотнула.
Алена, тяжело дыша, покосилась на нее:
— Однажды ты увязнешь в сугробе. И замерзнешь. В собственном дворе.
— А тебе не плевать?.. — мрачно спросила баба Валя.
Алена снова молча принялась за работу.
— Нет в тебе жалости, Алена… — вздохнула баба Валя. — К празднику пузырь бы матери привезла!.. А то закуски притащила на целый экипаж, а выпить нечего.
— Я привезла не закуску, а еду. Это первое. Второе: пузыри возить я не буду. Никогда.
Баба Валя махнула рукой и тяжело вздохнула.
— Елку нарядить? — спросила Алена. Баба Валя с тоской посмотрела на нее:
— На хрен мне елка-то? Что с ней делать?.. Алена прислонила лопату к стене дома.
— Я поехала… — Шагнув к калитке, она остановилась, оглянулась и, помедлив, сказала матери: — Если захочешь увидеть внуков, позвони. Но в этом случае тебе придется не пить.
— Легко сказать… — уныло отозвалась баба Валя.
— Не можешь сама — соглашайся на лечение.
— Вот ты и лечись!.. А я здоровая!.. Давай, катись отсюда!.. Жила без тебя — и дальше проживу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57