Кто же эти люди? О чем они говорят? Из какого они
ведомства? Ведь К. живет в правовом государстве, всюду царит мир, все
законы незыблемы, кто же смеет нападать на него в его собственном жилище?
Всегда он был склонен относиться ко всему чрезвычайно легко, признавался,
что дело плохо, только когда действительно становилось очень плохо, и
привык ничего не предпринимать заранее, даже если надвигалась угроза. Но
сейчас ему показалось, что это неправильно, хотя все происходящее можно
было почесть и за шутку, грубую шутку, которую неизвестно почему - может
быть, потому, что сегодня ему исполнилось тридцать лет? - решили с ним
сыграть коллеги по банку. Да, конечно, это вполне вероятно; по-видимому,
следовало бы просто рассмеяться в лицо этим стражам, и они рассмеялись бы
вместе с ним; а может, это просто рассыльные, вполне похоже, но почему же
тогда при первом взгляде на Франца он твердо решил ни в чем не уступать
этим людям? Меньше всего К. боялся, что его потом упрекнут в непонимании
шуток, зато он отлично помнил - хотя обычно с прошлым опытом и не считался
- некоторые случаи, сами по себе незначительные, когда он в отличие от
своих друзей сознательно пренебрегал возможными последствиями и вел себя
крайне необдуманно и неосторожно, за что и расплачивался полностью. Больше
этого с ним повториться не должно, хотя бы теперь, а если это комедия, то
он им подыграет. Но пока что он еще свободен.
- Позвольте - сказал он и быстро прошел мимо них в свою комнату.
- Видно, разумный малый, - услышал он за спиной.
В комнате он тотчас же стал выдвигать ящики стола; там был образцовый
порядок, но удостоверение личности, которое он искал, он от волнения никак
найти не мог. Наконец он нашел удостоверение на велосипед и уже хотел идти
с ним к стражам, но потом эта бумажка показалась ему неубедительной, и он
снова стал искать, пока не нашел свою метрику.
Когда он возвратился в соседнюю комнату, дверь напротив отворилась, и
вышла фрау Грубах. Но, увидев К., она остановилась в дверях, явно
смутившись, извинилась и очень осторожно прикрыла двери.
- Входите же! - только и успел сказать К.
Сам он так и остался стоять посреди комнаты с бумагами в руках, глядя
на дверь, которая не открывалась, и только возглас стражей заставил его
вздрогнуть, - они сидели за столиком у открытого окна, и К. увидел, что
они поглощают его завтрак.
- Почему она не вошла? - спросил он.
- Не разрешено, - сказал высокий. - Ведь вы арестованы.
- То есть как - арестован? Разве это так делается?
- Опять вы за свое, - сказал тот и обмакнул хлеб в баночку с медом. -
Мы на такие вопросы не отвечаем.
- Придется ответить, - сказал К. - Вот мои документы, а вы предъявите
свои, и первым делом - ордер на арест.
- Господи, твоя воля! - сказал высокий. - Почему вы никак не можете
примириться со своим положением? Нет, вам непременно надо злить нас, и
совершенно зря, ведь мы вам сейчас самые близкие люди на свете!
- Вот именно, - сказал Франц, - можете мне поверить, - он посмотрел
на К. долгим и, должно быть, многозначительным, но непонятным взглядом
поверх чашки с кофе, которую держал в руке.
Сам того не желая, К. ответил Францу таким же выразительным взглядом,
но тут же хлопнул по своим документам и сказал:
- Вот мои бумаги.
- Да какое нам до них дело! - крикнул высокий. - Право, вы ведете
себя хуже ребенка. Чего вы хотите? Неужто вы думаете, что ваш огромный,
страшный процесс закончится скорее, если вы станете спорить с нами, с
вашей охраной, о всяких документах, об ордерах на арест? Мы - низшие чины,
мы и в документах почти ничего не смыслим, наше дело - стеречь вас
ежедневно по десять часов и получать за это жалованье. К этому мы и
приставлены, хотя, конечно, мы вполне можем понять, что высшие власти,
которым мы подчиняемся, прежде чем отдать распоряжение об аресте, точно
устанавливают и причину ареста, и личность арестованного. Тут ошибок не
бывает. Наше ведомство - насколько оно мне знакомо, хотя мне там знакомы
только низшие чины, - никогда, по моим сведениям, само среди населения
виновных не ищет: вина, как сказано в законе, сама притягивает к себе
правосудие, и тогда властям приходится посылать нас, то есть стражу. Таков
закон. Где же тут могут быть ошибки?
- Не знаю я такого закона, - сказал К.
- Тем хуже для вас, - сказал высокий.
- Да он и существует только у вас в голове, - сказал К. Ему очень
хотелось как-нибудь проникнуть в мысли стражей, изменить их в свою пользу
или самому проникнуться этими мыслями. Но высокий только отрывисто сказал:
- Вы его почувствуете на себе.
Тут вмешался Франц:
- Вот видишь, Виллем, он признался, что не знает закона, а сам при
этом утверждает, что невиновен.
- Ты совершенно прав, но ему ничего не объяснишь, - сказал тот.
К. больше не стал с ними разговаривать; неужели, подумал он, я дам
сбить себя с толку болтовней этих низших чинов - они сами так себя
называют. И говорят они о вещах, в которых совсем ничего не смыслят. А
самоуверенность у них просто от глупости. Стоит мне обменяться хотя бы
двумя-тремя словами с человеком моего круга, и все станет несравненно
понятнее, чем длиннейшие разговоры с этими двумя. Он прошелся несколько
раз по комнате, увидел, что старуха напротив уже притащила к окну еще
более древнего старика и стоит с ним в обнимку. Надо было прекратить это
зрелище.
- Проведите меня к вашему начальству, - сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12