Построенное в незапамятные года, фасад и номера являли собой классический континентальный буржуазный стиль, который здесь, в Хёнефоссе, городе еловых лесов, был не совсем уместен.
Проснувшись, я увидал под потолком люстру, скользнул глазами по пестрым обоям и вазе с цветами, стоявшей на дубовом комоде, и сразу вспомнил, что здесь жил отец. Он говорил об этом. На видеокассете. Говорил, что он поселился в «Гранд-отель», чтобы пустить Гюнн пыль в глаза. У него не было на это средств. Гостиница и теперь была весьма дорогая, но тогда, без сомнения, она была еще дороже.
Как я смог добраться до портье, спросить номер, занять его, принять душ и лечь, этого я не понимаю.
Но я не думал об этом.
Я лежал и оглядывал номер, пока меня не отвлек свирепый голод, терзавший мой желудок.
В ресторане, находившемся за стеной моего номера, мне подали лосиный бифштекс. Я выпил три стакана красного вина и старался не думать о подвале, Роберте и мальчике, плававшем в луже.
Опять принял душ. Заснул. Проснулся и снова подивился, что нахожусь в «Гранд-отеле». В этом роскошном номере.
Старомодном, думал я.
Два дня я только ел и спал. Медленно, волнами, ко мне возвращались силы.
Я проснулся, голова была ясная, нигде ничего не болело, свет бил в глаза. Сна не было и в помине, мне стало не по себе, и я снова закрыл глаза. Иначе мир вступает через глаза строевым маршем и полчища деталей начинают в голове военные маневры.
Через портье я заказал завтрак в номер, и горничная принесла мне бутерброд с креветками. Я все время лежал. Встретиться с ней глазами я не решался. Заговорить с кем бы то ни было казалось немыслимым. Что это за игра? Я не знал, каких слов она ждет от меня. Что вообще говорят люди? Что должен сказать я? Как только дверь открывалась, говорить становилось невозможно. Слова плавились в горниле рта. Глаза блуждали по стенам, по всему и ни по чему в частности.
Через три дня я вышел из гостиницы, купил в киоске газету и прочитал ее на скамье на торговой улице. Я не отвечал на взгляды девушек, которые поглядывали на меня с соседней скамейки. Не помню, что я читал, – фразы выплывали из тумана и уплывали в туман. Но мне было приятно сидеть там, читать об участниках спортлото, об американской внешней политике и различать в безымянной толпе, скользившей мимо, отдельные фигуры.
Я лежал и дремал в своем великолепном номере. Бродил по коридорам, вернее, крался по ним. Заглядывал в гостиные, в комнаты, если двери были приоткрыты. Где жили Гюнн и отец? Здесь? Или там? В том номере?
В голове звучало множество голосов, но я знал, что они говорят, не слушая друг друга; они кудахтали, кривлялись, передразнивали. Я знал, что в голове должен звучать только один голос.
Пусть кудахчут.
Они кудахтали о том, что никогда не кончается: о насилии и удовольствии, разрухе и порядке, о бесконечных звуках, о фразах, вмещавших в себя все, что ни есть на свете, о мыслях, которым нет конца.
Я был типографской машиной, выдающей полосы без начала и без конца.
Неожиданно я заснул, а проснулся почему-то под кроватью, где я лежал, уткнувшись лицом в сетку кровати.
Есть граница тому, что никогда не кончается.
Я знаю, где-то есть место, где нет ни звуков, ни голосов.
Я лежал под кроватью и думал о дружелюбии подвала.
Роберт склонялся над диваном и говорил:
– Я опять ухожу, сейчас.
У него было грустное лицо.
– Отец просил передать тебе привет.
Я лежал под кроватью и плакал.
Все кончилось.
На другой день я решил уехать.
Я позвонил маме. Голос у нее был слабый, она сказала, что тревожилась за меня.
– Где ты? – спросила она.
– В Хёнефоссе. Я в Хёнефоссе.
Короткое молчание.
– Ты говорил с ним, с Робертом?
– Да.
– У тебя странный голос, Кристофер.
– Со мной все в порядке, мамочка.
Откуда взялось это слово? Его произнес один из голосов. Мне не хотелось думать об этом; это не опасно, думал я, мамочка – это хорошо, теперь я ее всегда буду так звать. Брось, ты не выдержишь. Выдержу! Нет. Выдержу, если захочу.
– Все хорошо. Просто я немного устал.
– Теперь ты приедешь домой?
– Не сразу. Но скоро.
– Хорошо.
– Я должен кое о чем попросить тебя.
Я объяснил, что живу в гостинице и у меня нет денег. Она прервала меня прежде, чем я успел закончить фразу.
– Тебе нужны деньги?
– К сожалению…
– Все в порядке, Кристофер.
– Точно?
Она засмеялась, мне понравился ее переливчатый смех.
– Не волнуйся.
Потом она поговорила с портье и все уладила. Она перевела деньги на мой старый счет, который был все еще не закрыт. Я даже пококетничал с полной девушкой за стойкой. У меня вдруг появилось чувство, что я кого-то обманул.
Пока я расплачивался, я вспомнил о Гюнн Аск.
Я пошел в кафе и поговорил с той официанткой. Не глядя мне в глаза, она дала мне адрес Робертовой матери.
Гюнн Аск.
Ее квартира находилась в пыльном зеленом здании рядом с парковкой, между полицейским участком и Армией Спасения. Она жила на третьем этаже над магазином, который назывался «Азия – фрукты и овощи, продукты» и который именно этим и торговал. Я остановился и заглянул в магазин. За прилавком стоял мужчина. Он держал перед лицом газету, глаза прятались за первой страницей. Какое-то время я наблюдал за человеком, державшим перед собой газету.
Подъезд был узкий и серый, я слушал, как мои башмаки поскрипывают на каменных ступенях, и читал дощечки с фамилиями жильцов: Тур и Йенни Расмуссен, Дал.
Аск.
Я постучал, и она сразу открыла дверь; я понял, что она кого-то ждала. Ее взгляд скользнул с моих ботинок на лицо. Она с недоумением уставилась на меня:
– Роберт?
– Меня зовут Кристофер, – сказал я.
Она склонила голову набок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57