Ему было всего тридцать семь лет. Вот и вся биография Рембо. А ты думал? Забудь об этом, Кристофер. Твой отец исчез. С этим уже ничего не поделаешь. Я бы на твоем месте постарался выкинуть все это из головы. Придумай себе для размышлений что-нибудь другое. Слишком много задумываться вредно…
– Я – другой?
– Так писал Рембо.
По дороге домой я зашел к букинисту и купил стихи Рембо. Я читал их и пытался представить себе, как отец выглядел в 1970 году. Тогда ему был двадцать один год. Столько же, сколько Рембо, когда тот бросил писать стихи. Я вспоминал фотографии отца в юности, его вихрастую голову. Год спустя он уехал во Францию, чтобы изучать там документальное кино. Я не знал, что он интересовался французской литературой еще то того, как уехал в Париж. Об этом он мне никогда не говорил.
Низкое солнце, зеленая ночь, глаза моря.
Мистический страх.
Ребенок стоит на коленях и смотрит на лодку, качающуюся на волнах.
Я одолел всего несколько строк из Рембо и был вынужден отложить книгу, голова раскалывалась, слова выгнали меня из дому. Я стоял в саду и курил. Передо мной были свалены в кучу все вещи из чулана в подвале. В темноте они отбрасывали треугольные тени.
Роберт Аск. У меня есть единокровный брат по имени Роберт Аск. Я могу пойти домой, поднять телефонную трубку, набрать несколько цифр и соединиться с моим единокровным братом, которого никогда не видел.
Я сидел в саду на старом кухонном стуле и смотрел на стихи Рембо, но так и не смог дочитать до конца ни одного стихотворения. Мне не хватало терпения, эти стихи раздражали меня. Я чего-то не понимал в Рембо.
Слова ускользали от меня; едва я начинал угадывать смысл, как он тут же ускользал от меня, стих изворачивался и исчезал.
Понять Рембо невозможно.
Я выпил три стакана виски из маминых запасов, потом вдруг отложил Рембо, вернулся в дом, подошел к телефону и набрал номер. Он ответил после третьего звонка.
– Роберт слушает.
Потом уже я вспоминал, что он нисколько не удивился, когда я объяснил ему, кто я такой и почему позвонил. Он все знал, подумал я. Потом: нет. Не знал. Потому и говорил так, словно я был его коллегой, позвонившим ему из конторы, чтобы спросить о каком-то контракте. Впрочем, не знаю. Я ходил по дому, выпил несколько рюмок виски, постоял в саду, покурил, мысли мои кружили по спирали. Наконец я взял у матери таблетку снотворного и забрался в постель.
Утром голова у меня гудела от химии. Горячий и холодный душ вперемежку вывел меня из этого состояния. Потом я на трамвае поехал в город.
Мы договорились встретиться у «Паскаля» – кондитерской на Драмменсвейен. Так предложил Роберт. Почему ему захотелось, чтобы мы встретились в кондитерской? Меня это отчего-то встревожило.
Когда трамвай остановился у американского посольства, я уже полным ходом репетировал свою новую роль. Я смотрел в стекло на свое отражение и примеривал подходящее выражение лица. О том, как мне следует войти. О том, что естественно, а что – неестественно. Должен ли я прямо подойти и крепко обнять своего единокровного брата, выразить, так сказать, братские чувства? Я даже пытался представить себе его запах. Из этого ничего не получилось. Я не могу обнять его. Это противоестественно. Ведь я его не знаю. С какой стати я буду обнимать его? Можно изобразить на лице некоторую отчужденность, ограничиться хитрой усмешкой. Сказать: привет! Прибегнуть к иронии: как забавно! Я хочу сказать, как забавно, что мы встречаемся в кондитерской, братья, которые никогда не видели друг друга. Разве тебе это не кажется забавным? Для таких встреч нужна особая телепередача.
Только войдя в кафе, я понял, что пришел слишком рано. На Драмменсвейен я даже не взглянул на часы. Это был промах. Я пришел слишком рано. Мне следовало прийти точно, минута в минуту. Прийти слишком рано на встречу с единокровным братом, которого ты никогда не видел, даже на пожелтевшей фотографии в фотоальбоме, – это промах, непростительный промах.
Он не сидел за столиком у окна, как я себе это представлял, там сидела элегантная пожилая пара и делила один кусок торта на двоих. Они склонились над столом, сблизив головы и не отрывая глаз от торта. Все было не так, как я себе представлял. Моего единокровного брата еще не было в кафе, и мне пришлось найти себе столик в другом зале. Я заказал минеральную воду и пытался вспомнить, как я решил держаться, но все вылетело у меня из головы. В кондитерской было полно народу – матери с детьми, мужчины в джемперах, две молоденькие девушки. Официант вертелся между столиками. Пахло кофе и шоколадом.
Я сидел и думал, как же мы узнаем друг друга. Мы не договорились об этом по телефону, полагая, очевидно, что единокровным братьям ничего не стоит узнать друг друга по внешности. Но ведь я не знал, что его еще не будет в кафе. Я начал осматриваться по сторонам, мой взгляд фотографировал вход, столики и двери, ведущие к уборным.
Наконец в дверях показался мужчина в недлинном синем плаще, и я сразу понял, что это он.
У него было родимое пятно.
У него на щеке под левым глазом было родимое пятно.
Не больше булавочной головки.
– Роберт?
Он обернулся.
– Ты Роберт?
– Что?
– Роберт?
– Кристофер! – Он расплылся в улыбке Я смотрел на его родимое пятно.
– Ты Роберт?
Он отодвинул стул и сел к столу.
– Кристофер? Я так и подумал, что это ты. Я окунулся с головой в глубокий колодец.
Со дна я смотрел вверх на свет. Сквозь толщу воды я видел лицо с моими чертами. У этого человека были мои черты, но это был не я. Я поднял голову, отяжелевшую от темной воды, и наблюдал в наступившем покое за лицом, в котором все было знакомо, каждый изгиб, припухлость и бледность, и где все тем не менее было совершенно чужим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57