Отец здорово играл в карты.
Ночью после такой ссоры я лежал в кровати и прислушивался к звукам, которые наполняли дом; труба в подвале подтекала, и вода поднималась в дом, бурля, заполняла комнату за комнатой и заглушала все звуки.
Я весь сжимался под периной, под кроватью, под ковром, прижимался лицом к доскам пола и исчезал.
Я выключил стереопроигрыватель.
В доме было тихо.
Я знал, что мамы нет дома. Литературный вечер в каком-то книжном магазине в центре. На минуту мне показалось, что отец сейчас тоже уйдет. И ничего мне не скажет. Я встал. Открыл дверь в коридор. Тихонько прокрался к лестнице и спустился вниз. Через приоткрытую дверь заглянул в гостиную.
Отец сидел на диване и смотрел в окно. Шел снег. В камине, объятые пламенем, потрескивали дрова. Несколько минут я наблюдал за ним. Глаза у него были закрыты. По дому разлился странный покой, словно он исходил от какого-то агрегата в его теле, подумал я.
Думаю, он любил одиночество. Иногда я замечал, что ему неприятно общество других людей. Ему было приятно одиночество, приятно, когда рядом никого не было.
Они были странной парой.
Их лица казались мне похожими.
Они будто отпечатались друг на друге.
Может, он потому так и любил маму, что она оставляла его в покое.
Через шесть месяцев после моего рождения мама снова забеременела, но на поздней стадии беременности у нее случился выкидыш. Когда я подрос и стал интересоваться, почему у меня нет братьев или сестер, она все мне объяснила. О выкидыше. О предупреждении врача больше не беременеть. Беременность могла оказаться для нее опасной.
В восемь лет я много думал о моем неродившемся брате. Я не сомневался, что это был мальчик. Каким бы он стал?
Кто из нас лучше играл бы в футбол?
Я закрывал глаза и пытался представить себе его лицо.
Он мне снился. Я дал ему имя.
Аксель.
Однажды ночью мне приснилось, что он сидит на мне верхом. И сжимает руками мою шею. Я смеялся. У него побагровело лицо. Он злился. Я не сбросил его рук, понимая, что он не представляет для меня угрозы. Ведь я был на целый год старше. Кто же мог знать, что он окажется таким сильным. Аксель выжал из меня весь воздух. Я кричал и барахтался, но он не отпускал меня.
Аксель.
Иди к черту!
На краю кровати сидела мама и гладила мой лоб.
– Расскажи, что тебе приснилось, – сказала она.
Я помотал головой.
Она улыбнулась всем лицом.
– Хочешь лечь с нами?
– Я уже слишком большой, – сказал я.
– Нет. Еще не слишком.
– Мне скоро восемь.
– Это не важно, – сказала мама и взяла меня за руку.
Всю ночь я пролежал, прижавшись к ее спине, но так и не заснул.
Я называл отца Тихим. Но никому не говорил об этом. Хотя про себя всегда звал его Тихим. Если я долго смотрел в его зрачки, мне становилось страшно, что его тишина передастся и мне.
Однажды ночью я застал их.
Услыхал в саду какие-то звуки. Было лето, жара в доме, жара в голове. Я вышел в сад. Благоухала сирень. Теплая трава ласкала босые ноги. Сиреневый куст был похож на плащ. Я любил подкрадываться к нему так, чтобы меня никто не слышал. Страх щекотал глаза. Я снова услыхал те звуки. Мама, голая, сидела на нем, сидящем в садовом кресле. Глаза у них были закрыты, я все видел. Ее спину и бедра, его фаллос в черных устах между ее ногами. Его голова как-то косо покоилась между ее грудями, они были мокрые от его языка.
Я стоял на коленях под сиреневым кустом. Послышался его голос. Он что-то шептал, я был уверен, что это было что-то запретное. С величайшей осторожностью я пополз на коленях по траве, отдававшей мне свое тепло. Во мне пылал ужас, веки горели, я ослеп и полз на звук их голосов.
Тихий разговор.
Шепот.
Я уже чувствовал шедший от них взрослый запах.
Хвоя, сироп, водоросли.
Голос.
– Теперь я тебя знаю.
Она беззвучно смеялась.
Однажды я увидел их в супермаркете. Стоял между полками и наблюдал за ними. Обычно говорила мама, она что-то болтала на ходу, он шел и слушал, отвечал: да, нет, гм-м, о'кей. Но на этот раз они оба молчали. Снимали пакеты с полок, сверялись со своими списками. Переглядывались с почти незаметной улыбкой. Они двигались среди полок, как пловцы в синхронном плавании.
Беззвучные, восторженно таинственные.
Вокруг пенилась вода.
Не знаю, куда подевался тот безмолвный восторг. Может, это я перестал его замечать? Незаметные ласки, которыми обмениваются влюбленные враги. Может, это я все испортил?
Я отворачивался. Когда они обнимались, мне казалось, что мой взгляд погружается в какой-то извращенный мир. Думаю, это чувство знакомо всем подросткам. Любовная жизнь родителей – заразная болезнь. Беги!
Я пел. Играл на электрической гитаре. Часами повторял одни и те же гаммы. Теперь мне кажется, что это была особая форма депрессии. Мания повторения.
И сейчас, когда я это пишу, в моей голове звучат те гаммы.
И снова, и снова.
Я смотрю на свои пальцы, летающие по клавиатуре компьютера, словно они чужие, словно это пальцы человека, который никогда не играл на гитаре, не повторял часами гаммы. Я подношу руку к свету настольной лампы, трогаю кончики пальцев. Тогда подушечки пальцев у меня были мозолистые, жесткие. Теперь они стали гладкими.
Я вбил себе в голову, что повторять часами одни и те же места – это подвиг. Победа над скучным. Тот, кто не способен выдержать пытку повторения гамм, лишен этого самого.
То самое отличало интересных людей от неинтересных.
То самое отличало тех, кто чего-то стоит, от тех, кто стоит не больше, чем все остальные.
Иногда я отставлял гитару и ложился на кровать. Подушечки пальцев саднило, в них пульсировала кровь. Я был бледен. Уже несколько дней не выходил на улицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57