Многое в жизни удается заменить иллюзией, но только не двадцать лет биографии, которой не было.
У меня есть собственная теория о жизни и ее скоротечности. Думаю, что человеческим существам, населяющим нашу планету, требуется 750 лет, чтобы узнать все, что надлежит. Не спрашивайте, как у меня получилась именно эта цифра; я назвала ее по наитию. Поскольку большинству из нас удается протянуть лишь до семидесяти, мы уходим из этого мира с 680-летним дефицитом жизненного опыта. Можно быть чуткими и отзывчивыми, прочитать все существующие на свете биографии и круглосуточно смотреть канал «История»; можно лобызать язвы прокаженных — и тем не менее опыта непрожитых 680 лет не наверстать никогда. Наверное, поэтому мы верим в нечто более великое, чем каждый из нас: короткая продолжительность жизни лишает нас познания абсолюта.
Однажды, когда Джереми лежал в полудреме, я поделилась своими соображениями с Уильямом. Брат ответил:
— Лиззи, ты бесишься, потому что у тебя нет возможности хорошенько узнать собственного ребенка. Брось думать об этом. Возьми хотя бы меня: я никогда до конца не пойму своих близняшек. Я знаю все, что полагается знать отцу, но… Сильно ли мне это пригодилось?
Наш разговор услышал Джереми.
— По твоим сорванцам зверинец плачет. Совсем распустились. И таких монстров еще детьми называют.
Я одернула сына:
— Джереми!
— Лиз, мои дети действительно монстры. Да и мы с тобой такими же были.
— Всегда считала себя приличной девочкой.
— Как же, взломщица ты наша.
Уильям застиг меня врасплох.
— Взломщица?
— Все знают, что ты лазила по домам.
Тут и Джереми приподнял голову.
— Что делала?
У меня уши горели.
— Летом твоя мамочка любила заходить в дома, когда там не было хозяев.
— И чем она занималась?
— Ничем. Просто забиралась в чужие дома и сидела в них.
Я спросила:
— Давно ты знаешь?
— Однажды, когда ты где-то болталась, к нам зашли полицейские. Сотрудница социальной службы объяснила, что у тебя просто такая фаза и не надо обращать внимания. Мать приняла ее совет очень близко к сердцу.
Джереми удивился:
— Подожди-ка, власти спускали такое с рук?
Мы с Уильямом прокомментировали в унисон:
— Семидесятые, что ты хочешь. Тогда все было по-другому.
Сын взглянул на меня.
— Мам, ты так ничего и не стащила?
— Нет. Меня вещи не интересовали. — Я взглянула в лицо Уильяму. — Все прекрасно знали, и никто не сболтнул?
— К этому я и клоню. Важно просто оставить ребенка в покое.
Дядька с племянником обменялись репликами, которые прошли мимо моих ушей. Я сидела красная как рак и чувствовала себя полной дурой: надо же было так наивно полагать, что меня никто не заметит.
Обождите-ка…
Минуточку…
А-а, ничего — просто за окном отеля проскочила пара европейских «неотложек» с включенными сиренами. В венской гостинице я занимаю люкс из трех комнат, дорогой и просторный. Денег не жалко: перспектива оказаться в изолированной комнате вызвала у меня мгновенное отвращение. Не то чтобы ночь в камере, а потом и «пузыре» далась нелегко; мне лишь кажется, что на эту неделю одноместных номеров хватит.
Поезд от Франкфурта до Вены мчался как на крыльях, и поездка в такси с вокзала тоже очень порадовала. За окнами мелькали шоколадно-кремовые стайки голубей, тщательно завитая седина, цементные орнаменты, похожие на кондитерскую глазурь — и печенья на салфеточках на каждом углу. Во Вторую мировую Вена не пострадала, а потому, как и Рим, город сохранил шарм старины и причудливость архитектуры. Бомбежки сровняли Франкфурт с землей, поэтому там все новое и прямоугольное — так дешевле. Нет, все-таки приятно сознавать, что остались еще старинные города с портиками и завитками.
Странно себя чувствуешь, приезжая в город не по желанию, а по воле случая. Я гуляла по венским улочкам и восхищалась: «Какая прелесть, чудо, красота». Передо мной открывались живописные виды, а об их истории и предназначении я не задумывалась — ни к чему. Я витала где-то далеко отсюда.
Витрины приводили меня в полный восторг: я буквально засматривалась царившим в них изобилием и декором. Веками над ними трудились профессионалы, и теперь они совершенны настолько, что глаз не оторвешь; у башмачника за стеклом царило такое красочное разнообразие, что нестерпимо захотелось поставить новые кожаные подметки. Несколько часов побродив по городу, вернулась в свой люкс. Я лежала на постели и вертела в руках туфли, пристально рассматривая каблуки, как вдруг зазвонил телефон. Герр Байер. Перед вылетом я оставила ему сообщение о прибытии и благополучно обо всем позабыла. Надо было бы звякнуть ему из больницы, предупредить, что задерживаюсь. Объясняйся теперь, чем вызвана такая безответственность.
— Добрый день, мисс Данн.
— Алло, герр Байер. Мне очень жаль, что я раньше не позвонила. Я, хм… задержалась.
— Нижайшее почтение международной звезде преступного мира, с которой я имею честь лично беседовать по телефону.
Я решила отмолчаться.
— М-м?
— Говорят, благочестивые бюргеры вымазали вас дегтем и закидали камнями.
Полицейский явно забавлялся над моими злоключениями, и я разозлилась.
— Как вы узнали?
— Мы же в Европе, мисс Данн. Здесь не принято скрывать тайны. Надеюсь, вы уже оправились после тюрьмы. Какие у вас планы на ужин?
— Пока никаких.
— Тогда присоединяйтесь ко мне, прошу.
Мы договорились встретиться в восемь часов в ресторане гостиницы, располагавшемся на первом этаже; хотя для австрийца это, наверное, рановато: мне казалось, что в Вене ужинают часов в десять. Хорошо, пусть. Я взглянула в зеркало на свои искромсанные волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69