Я едва удерживала в руках мастихин, когда наша инфантильная модель предавалась воспоминаниям о прошедших выходных, изобилующих сексом и наркотиками, жаловалась на усталость и утверждала, что «к кокаину не привыкают»… В те времена из уст в уста передавалось много подобной лжи. Рисовала я из рук вон плохо, мои картины давным-давно распродали за гроши. Наверное, какой-нибудь претенциозный юнец купил их на сборе средств для Армии Спасения и хохмы ради держит это надругательство над искусством в своей квартире.
Мы с родителями ни словом не обмолвились о младенце. Так что ни Уильям, ни Лесли о нем не узнали. Так было проще. В семье мне отводилась роль тетушки, трудолюбивой старой девы, которая доит коров и кормит цыплят; рождение ребенка не входило в «сценарий», который мы будто все имели на руках.
Расшатанная психика матери сыграла мне на руку: когда у нее из-за всех этих проблем начались припадки, старшие дети решили, что настала очередная черная полоса, и перестали обращать внимание.
Папа ушел с головой в работу и все время пропадал в проектной конторе. В моем присутствии он был молчалив, хотя и не больше обычного. Временами он вздыхал ни с того ни с сего, но мне кажется, что от потрясения отец оправился быстро. А вот мать — напротив: поговорить ей было не с кем, она все держала в себе и переживала куда сильнее меня. Подросткам проще: вследствие общей бездумности им легче взять и выкинуть неугодное из головы. Я в этом отношении от других не отличалась. У меня и в мыслях не было, что с матерью происходит нечто заслуживающее серьезного внимания. Это теперь я внутренне содрогаюсь, думаю о своем тогдашнем бессердечии, а в те годы… Что ж, сделанного не воротишь.
Да, пока не забыла — мать так никогда и не узнала о том, что в первые месяцы после нашей поездки в Италию многие девочки сделали аборты. В школе об этом твердили на каждом углу, так что новость дошла даже до аутсайдеров вроде меня. Девчонки, которые бегали на станцию к «эльфам», привезли с собой «сувениры», четыре в общей сложности. У меня по сей день хранится фотография со златокудрыми красавчиками, чьи отпрыски, вполне вероятно, населяют самые разные точки земного шара. Снимок этот я сделала за день до отъезда. По злому умыслу фортуны мы остались без автобуса и куковали в гостинице, а чтобы убить время, вышли на улицу и сфотографировались все вместе. На пожелтевшей от времени карточке запечатлелась и шумная, пропахшая выхлопом автострада, и столь любимая нами заправочная станция. Однако в глаза бросается совсем иное: в одночасье повзрослевшие лица девочек.
В ту первую ночь на моей квартире Джереми, не проспав и двух часов, вскочил в холодном поту. Я даже не поняла толком — знал ли он, что я его слышу, или обращался сам к себе:
— Женщины вышли на крыльцо! О, как они похорошели — с прежними не сравнить. Они в белых платьях. Везде цветы: в вазах на перилах, в волосах — васильки и ромашки. Красавицы спрашивают голос, что делать дальше.
— И что же им ответили?
— Они получили наказ верить, что каждый из нас по-своему болен, что жизнь — работа, а награды — дело случая и редко раздаются по заслугам. Им сказали, что будет отсрочка и дара они пока не получат. По крайней мере в этом году. Сначала надо протянуть грядущую зиму.
— А дальше?
— Голос смолк. Мужчины и женщины так и остались стоять, не в силах шелохнуться от ужаса. Сеять поздно. Запасы уничтожены. Скоро наступит зима, и они понятия не имеют, как теперь быть.
Джереми умолк и снова заснул.
Существует некая аксиома семейной жизни: подростки тяготеют к своим дядюшкам, тетушкам и кузенам, разъехавшимся по стране, — к родственникам, о которых не слышали годами, к тем, кто участвовал в их судьбе крайне редко. Они рассуждают так: «Да просто родичи никогда не давали им шанса. А мне выпал шанс найти этот самородок, и я положу все силы на то, чтобы связать семью воедино».
Затем оказывается, что вновь обретенные тетушки, дядюшки и кузены очень похожи на ваше ближайшее окружение — разве что веселее, любезнее и не читают нотаций. При них ты сам себе начинаешь казаться взрослее.
Проходят годы, а с ними исчезают легкость и простота общения с найденной родней. Проявляются какие-то трудноразрешимые межличностные проблемы, раздражение и злость друг на друга. Велика вероятность, что просто ты, ты сам, постепенно превращаешься в одного из своих родителей — тех самых людей, от которых твои родственники предпочли смотаться подальше. И наступает полный бардак, что вполне в порядке вещей: семья — бардак по определению.
Я говорю об этом, потому что так происходило и с Джереми. Для всех он стал неким неизвестным родственником, жившим где-то очень далеко и в один прекрасный день постучавшимся к нам в дверь. Мне, конечно, хотелось видеть его остроумным, ловким и чудесным во всех отношениях. Он же, воздадим ему должное, никогда не пытался узреть во мне воплощенное совершенство. Наверное, поэтому я и полюбила его так сильно. К тому же какое-то время до нашей встречи он не скажу, что шпионил за мной, но успел приглядеться, и вряд ли что в моей жизни могло его сильно удивить.
Наутро, после первой ночи, которую Джереми провел в моей квартире, я проснулась от запаха горячей еды. Вскочила на постели и потянула носом: яйца, сливочное масло, соль, растительное мало и легкий привкус зеленого лука — все эти ароматы завитками просачивались в щель под дверью моей спальни. Я накинула плюшевый халат и заглянула на кухню. Джереми, свеженький, как консультант из «Гэп», спросил:
— Ты какой омлет предпочитаешь, ломтиками или «бэвиз»?
— А что такое «бэвиз»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69