Осмелюсь предположить, что универсальная героиня представляется большинству этакой всеобщей мамашей в вечернем платье, а герой вполне может оказаться кровельщиком во фраке. Разумеется, я — не то и не другое. Необходимо взглянуть правде в глаза — пусть даже в таких мелочах. Давайте-ка я немного опишу себя…
У меня избыточный вес, и поэтому я предпочитаю одежду… удобную в обращении. Свободный покрой хорошо скрывает пышные формы. Бюстгальтеры? Лучше и не спрашивайте. Люблю плетеные сумочки из ротанга за их вместительность — можно прихватить с собой пару книжек, усесться за свободный столик в кафе и спокойно почитать в ожидании заказа. Впрочем, реакцию окружающих на свое присутствие я тоже подмечаю. Молоденькие девочки-подростки в джинсовках с блестками и бриллиантовым блеском на губах бросают на меня только один взгляд и, распознав в толстой тетке намек на колоссальную угрозу, больше в мою сторону не смотрят. Мужчины вне зависимости от возраста меня не замечают — и точка. Я для них — папоротник. Женщины старше тридцати реагируют по-доброму, хотя когда им кажется, что я не вижу, на их лицах проступает предательское огорчение: я — то, что их ждет, если они вовремя не напрягутся. Подозреваю, что официанты видят во мне брюзгу, которая отошлет назад гамбургер из-за того, что начинка пережарена, или пожалуется, что подали не вино, а уксус. Почему? Может, считают, что я ради общения готова даже ввязаться в потасовку.
Я иногда подумываю: а не разориться ли на пластическую операцию? Сделаю из себя этакую миоклоническую копию или, попросту говоря, клона Лесли. Впрочем, на такие жертвы я никогда не пойду по одной причине: пациента должен забирать кто-то из родственников; таковы правила больницы. Даже такси вызвать не разрешается. Не хватало еще, сидя в бинтах с ног до головы, всю дорогу выслушивать мамочкины нотации. Увольте, мне и операции на зубах хватило. Конечно, я ничего не имею против своей красотки-сестрицы, «механической доилки» с дирижаблями вместо грудей, однако нас с ней ничто не сближает: она красавица, а я невидимка. Итак, сестра придумает, как отвертеться, чтобы не пришлось меня везти. Уильям, может, и согласится, но… я просто не хочу ничего переделывать. Не хочу. Словами этого не передать — инстинкты.
Так что не воображайте меня типичной героиней. Я не Жаклин Смит и не Кристи Тарлингтон. Я не Деми Мур и не столь же популярная звезда вашей эпохи. Я — это я. Самая заурядная.
Мне было неловко подвозить Джереми на работу с его складным креслом-каталкой. Он же, напротив, нисколько не смущался.
— Как бы ни было, а мне она может и в самом деле понадобиться.
— Думаешь, что-то стрясется?
— Да нет: я сейчас опять лекарства начал принимать, так что вряд ли меня скрутит.
— Значит, и с видениями покончено?
— Наверное.
— Ну, решай сам.
Мы зашли в «Скалу» с ее жутковатой атмосферой безвременности: запах химии, блеклая мебель в странном освещении. Я попрощалась с Джереми, и он, сидя в «хромлымаге», направился к прилавку. Впервые мне довелось со стороны взглянуть на то, как реагируют на сына окружающие. Когда он проезжал мимо, женщины вздыхали, всплеснув руками: «Ах, какой красавчик — и такое несчастье». Покупатели замечали его за милю и почтительно расступались. Так бывало, пожалуй, только в школе, в старших классах, когда мимо проходил какой-нибудь юный футболист: тут же смолкал девчачий щебет, и девчонки начинали наматывать локоны на пальцы.
Джереми, само собой, все прекрасно понимал и играл на публику в свое удовольствие. Я была за него, конечно, рада, хотя и немного беспокоилась из-за того бесстыдства, с которым он действовал. Когда я в то утро ехала по мосту, меня посетило странное чувство, будто я переступаю некий новый рубеж и в то же время еще сильнее втягиваюсь в прежнее существование. Жизнь до Джереми осталась далеко позади. Обычно по пути на работу я как одержимая планировала, чем заняться предстоящим вечером, чтобы как можно меньше вспоминать об одиночестве. Теперь же я размышляла, прекратятся ли у сына видения, раз он начал принимать лекарства. Я думала, что он, возможно, будет расстроен, если так произойдет. Пусть видения причудливы и непонятны; все же они принадлежали ему и никому больше.
Потом я задалась вопросом: каково было бы, если бы вместо Джереми у меня родилась девочка? Я бы, конечно, так же стремилась ее защитить и так же радовалась ее возвращению, но не смогла бы честно посмотреть ей в глаза. Почему? Загляните в глаза одинокой женщины в двадцать, в тридцать и в сорок лет. Вот вам прекрасный пример: Джейн. В двадцать она пылает внутренним огнем, горит до головокружения и ждет не дождется, чтобы ее соблазнили: «Используй меня! Брось меня! Давай кайфовать! Эфир! Плетки! Только подцепи меня!» В тридцать на том же лице читается другое: «Я уже не раз обжигалась, так что не пытайся меня опалить, ясно? Я заметила светлую полоску от кольца на безымянном пальце, а по данным справочной, ты живешь в пригороде, где много зелени, начальных школ и футбольных площадок». Очевидно, у женщины еще есть порох в пороховницах — ровно столько, чтобы благополучно вернуться к цивилизации, если все пойдет наперекосяк.
И взгляните в эти глаза в сорок лет. В них слышится мощный отголосок двух прошедших десятилетий: «Используй меня! Брось меня! Давай кайфовать! Подцепи меня!» А в то же самое время пороховница почти пуста, и вовсе не хочется, чтобы ее использовали, бросали и стегали плетками. Страшно, что первый же встречный заглянет в душу, где давным-давно никого не было, и молча пойдет своей дорогой. Может, он и есть тот самый, кто исковеркал ей жизнь, — какая теперь разница?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69