«Краснодарским? Еще раз вагон!» — и от этого тетка моментально приободрилась: «Вы кого-нибудь ждете с Кубани? Нет, не ждете? — и жеманно вздохнула: — Мы созданы из вещества того же, что наши сны! Как сказал Шекспир!» И вот этого Вера уже никогда не смогла ей простить. И отрезала, как при раскрое, бесповоротно! А не то бы жила еще младшая тетка, может быть, до сих пор, опекай ее Вера, а не корыстный племянник от старшей сестры — но мы сами неумолимо выбираем свой финиш, а порою и самый финал, пусть того и не ведая. И Иосиф свой окончательный выбор тоже сделал в тот достопамятный вечер восьмого июня, а наутро его окончательно подтвердил, встав, побрившись, одевшись, как на работу, взяв портфель и — поехав на Казанский вокзал к поезду из Краснодара… Вера бросилась следом на такси и увидела на перроне загоревшую, но от этого еще более крупно-зубую Аллу с пухлой девочкой на руках и его, возвышавшегося над толпой, как верблюда, в их бессчетной поклаже.Возвратившись в то утро с вокзала, Вера сразу же позвонила Гургену Арменовичу, чтоб сказать ему: «Я согласна… Если вы меня еще любите, я согласна стать вашей женой!» Но Гурген оказался в больнице, сын сказал: «А вы разве не знаете? Он лежит там четвертый месяц!» И она разревелась, вдруг поняв, что Гургену давно уже за шестьдесят и что он, вероятней всего, умирает, и ей некуда деться, она никому не нужна, только Соне по выходным — как бесплатная нянька, и, рыдая, каталась по паласу в гостиной, и в неистовстве даже задела сервант, и два чешских фужера — когда-то на Якиманке так предательски зазвеневшие в унисон с этой дрянью, — вдруг упали на стеклянную полку, один раскололся — и она поднялась, чтоб разбить остальные, но раздался звонок телефона, и Иосиф спросил: как она себя чувствует, не звонила ли Соня, что купить по дороге домой, и как страшную радость сообщил, что он выиграл на работе талон на покупку электрической мясорубки… А она закричала: «Запомни! Если ты к ней уйдешь, ты уже никогда не увидишь ни Сони, ни внука, ни дачи! Ничего! Я тебе гарантирую!» — хотя кто бы и как бы мог это ему запретить?.. Но он клюнул, он все-таки клюнул на это уловку. А теперь он, несчастный, лежит на полу и гадает: за что ему это? и вообще разве можно понять этих женщин, вырывали его друг у дружки, как тряпичную куклу, да и бросили на пол! — та же Алла, которая ни с того ни сего вышла замуж и его моментально перечеркнула, а вот он ее нет. До сих пор еще нет! Третий год запирается с Соней на кухне: «Суфчик, а как бы мне все-таки съездить в Москву? Перед смертью бы надо». Интересно, а что ему может быть надо в Москве, где стреляют в подъездах, а раздевают уже в подворотнях, и ребенку понятно, ему надо опять эту женщину. И вот это уже ни в какие ворота!Потянуло как будто бы с моря — солоноватой прохладой. Значит, ветер сменил направление, и начнутся дожди. А в конце октября так задует, что не только Юдифь Григорьевна, но и сами голландцы не отважатся сесть на велосипеды, так задует — из дома не выйдешь. А Иосиф не может, чтоб не выйти из дома, и от этой насильной отсидки и от жуткого воя за необъятными окнами он ужасно тоскует и меряет комнату, будто шахматный слон. Если б он не сутулился, он до сих пор был бы видным мужчиной. Но Гурген Майсурян был и выше, и в целом красивей… И, наверное, зря она не решилась это сделать с Гургеном ни тогда, ни потом — чтоб ни с чем не сравнимое чудо обладания ее свежестью и красотой, низведенное Йосей до обыденной схватки в забое с упрямой породой, снова стало блаженством — пускай для другого мужчины, Боже мой, они все только лишь зеркала!А тем более, как потом оказалось, что один лишь Гурген и любил ее по-настоящему, потому что пронес это чувство через целую жизнь: лет, наверное, двадцать, если не все двадцать пять, он звонил дважды в год, чтоб поздравить ее с днем рождения и Новым годом, — просто так, беззаветно, давно уже ни на что не надеясь! И лишь раз намекнул, а вернее, сказал со значением в голосе, что жена у него умерла…Он пришел в Мосжилстрой из ЦНИИЭП жилища, где был крупным начальником, но позволил себе на собрании заявление, не совпавшее с линией партии, и поэтому поначалу его все сторонились, кроме Лизы Первушкиной, почти сразу отметившей его зрелую, с проседью красоту. Но влюбился он в Веру и, минуя непосредственное начальство, шел за кальками прямо к ней — с совершено потерянным взглядом, а когда ее видел в столовой, брал стаканчик с бумагой, нарезанной вместо салфеток, и пытался его пригубить, воображая, что это компот. Удивительнее же всего было то, что какие-то токи, которые он источал, постепенно заставили и ее волноваться в ответ, и ему уже было достаточно промелькнуть в самом дальнем конце коридора или кашлянуть за закрытою дверью курилки, чтобы сердце у Веры упало в какую-то сладкую жуть и все мысли и тело еще целый час пребывали в блаженном беспамятстве, а потом уже два часа, а потом уже целые сутки — надо было лишь утром подняться к нему на этаж и, сославшись на мелкий масштаб, что-нибудь уточнить в чертеже… Это длилось, наверно, с полгода — переглядка, вопросы сначала впопад, а потом уже и невпопад, мимолетные рукопожатия на каких-то собраниях или в лифте, если он набивался битком, а потом и объятие в коридоре в день полета Гагарина — но тогда ведь и незнакомые люди целовались друг с другом на улицах… А когда наконец они встретились на разборке гнилого картофеля, то Гурген просто взял ее за руку и повел за какие-то ящики — и она ведь пошла за ним, как во сне, крепко сжав его пальцы, что дало ему повод в благоговейном молчании исцеловать ее кисть, и ладонь, и запястье, и потом уже совершенно подранено простонать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128