И когда что-то щелкнуло — близко, в полутора метрах, в двери! — она в это еще не поверила и опять закричала:— Гелп! Комт ю! Отзовитесь же, люди!А Иосиф стоял уже на пороге и как будто с усмешкой смотрел сквозь нее:— Отзовитесь, говнисты?!Это в детстве Валерик называл так одну передачу, потому что не выговаривал «эр».Надо было сказать ему: помоги мне подняться! — а язык не хотел — из упрямства, из долгой привычки… Да и что же он, сам неужели не понимает?Он не понял! Он сунул ключи в карман пиджака и враскачку, своей некрасивой еврейской походкой: пятки вместе, носки врастопырку, зад немного приподнят — направился по галерее (он балкон называл галереей) — в шляпе, с тростью, в ветровке — он всегда так ходил на свой послеобеденный моцион. И она закричала:— Иосиф! Помоги же!Но он даже не оглянулся — это было невероятно. Он решил, очевидно, что она его дразнит, что играет в беспомощность, как и он… И тогда она взвыла:— Я тебе Соней клянусь! Я упала! Иосиф! Я тебя ненавижу! Чтоб ты сдох! Я тебе изменяла с Сережей! С Дерюгиным! И с Гургеном! Как его… Боже мой! С Майсуряном!А он шел себе дальше — это было уже ни в какие ворота!.. Чтобы он не вернулся, не хлестнул по щеке или просто не схватил ее за пучок на затылке, как тогда во дворе при соседях и маленькой Соне — за шиньон, и со шпильками вырвал его и забросил в кусты?! Чтоб вот так пропустил это все? Он оглох — это ясно, как день! Потому что на правое ухо он стал глохнуть еще с позапрошлой зимы, а теперь он оглох и на левое. А она не заметила, не было повода — вот и все объяснение!Или нет, не оглох? Но тогда получается, вся ее жизнь для него ничего уже не означает? Ее нет: ее жизни, ее красоты, ее верности, черт ее побери, — ее нет для него, а кому же еще это может быть нужно? Значит, этого нету вообще и нигде. Как нет Бунчикова и Нечаева, нет ни Лизы, ни Вани Лещева, ни отца, ни Кургузого, ни Гургена и, наверно, Дерюгина тоже давно уже нет… И от этого сразу же сделалось жарко в груди и в ноге будто что-то забилось. И нога подогнулась сама, и, когда из соседней квартиры появилась турчанка и заохала, и закивала, а потом, гомоня на своем языке, подбежала к ней с дочкой и они помогли ей подняться, — то нога отозвалась почти что уверенным шагом, а потом и еще одним. Но турчанки все равно не хотели ее отпускать, обе в темных платочках и юбках до пят даже дома, — как положено женщинам этой нации, — и ввели ее в коридорчик и тогда только радостно закивали и сказали на чистом голландском:— Пригласить вам врача?А она им ответила:— Нет, нет! Спасибо! — И сама, ковыляя, закрыла за ними замок, и опять ощутила, как тянет откуда-то газом. И рванулась на кухню: здесь пахло значительно резче — очевидно, случилась утечка! — и поспешно открыла окно, и, хромая, дошла до гостиной. Чтоб устроить сквозняк, распахнула дверь лоджии, и услышала визг тормозов, и увидела: это Иосиф переходит дорогу! Он оглох, но ведь он не ослеп? Темно-синий «фольсваген» объехал его просто чудом. И вообще было странно, зачем он пошел в эту сторону, к центру, а не к морю, как делал всегда?Зазвонил телефон. Но сначала она убедилась в том, что он одолел тротуарную кромку и уверенно двинулся дальше — только Богу известно куда! — и тогда уже бросилась к трубке:— Соня? Сонечка!А в ответ услыхала:— Это я! Как ваш муж меня называет, Рива…Рёвом-мира он тебя называет… Но сказала, конечно, другое, ей назло — по-голландски:— Хуе морген, Ревмира Абрамовна!— Где вы видите «морген»? Уже половина четвертого. А вы знаете, ваш супруг мне недавно сказал, он считает, что втайне родители называли меня Ревеккой, но отец, когда его приняли в партию большевиков в двадцатом году… Я сама ведь с двадцать первого года…— Вы могли бы короче?— А куда вы спешите, на пожар?— Я хочу дозвониться до Сони! У нас пахнет газом!— А Иосиф ваш дома?— Его нет!— И давно его нет?— Пять минут его нет!— Значит, это был он! Чтоб вы знали: он у вас только что мог попасть под машину. Я сейчас поливала цветы…— Да, я видела! Говорю же! У нас пахнет газом.— И что самое странное: он направился не как всегда.— Потому что утечка! Он пошел узнавать… Всё! Я вешаю трубку! — и швырнула ее на рычаг, и хотела уже набирать номер Сони, но вдохнула поглубже: газом больше не пахло — очевидно, сквозняк все унес. И картина случившегося, как в кино, разом встала перед глазами: он поставил нагреть себе суп и решил, что успеет за это время побриться, но от спешки и злости до крови поранился — она видела, у него на щеке был порез! — и пока прижигал, ждал эффекта, опять прижигал, — суп вскипел и какое-то время газ на полную мощность шел наружу. Это было любимым ее развлечением — по следам, оставляемым Йосей: по крошкам, по смятой подушке, по складкам салфетки на телевизоре, по неровно оторванной туалетной бумаге — воскрешать его жизнь миг за мигом, возвратившись из магазина или вечером, после прогулки с Ревмирой, ставшей с возрастом совершенно уже невозможной, — это было как счастье. Вот именно: как, потому что когда тебе хорошенько за шестьдесят, счастье — это здоровье, которого нет.И тогда наконец она вспомнила про лекарства — с опозданием в целых полдня — и засунула руку в карман за «очками для близости», как называл их Иосиф, — его шуточки вечно вращались вокруг этой единственной темы! — но в кармане лежала лишь пуговица от его серых брюк. Брюк же не было ни на месте, в шкафу, ни на стуле — и кружа по квартире аккуратными приставными шажками — потому что у женщины, даже очень и очень больной, никогда не бывает свободной минуты, чтоб пожить для себя, — она их наконец отыскала у него на кровати, и на той же кровати незаметно из-под подушки торчала квитанция за телефон, — и в испуге ее развернув:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128