«Количество воды, достаточное для того, чтобы затопить проклятое логово еврейства, было бы благословением для всего цивилизованного мира».Английские литераторы не часто писали с такой откровенностью о том, что они неточно называли «еврейской проблемой»; исключением была их частная переписка, но в прежние времена их биографы перед публикацией подобных писем делали некоторые цензурные сокращения.В начале нашего столетия англичане не проявляли особого интереса к внутренним делам Франции или к откровениям о международном еврейском заговоре, который, как уверял читателей на страницах «Свидетеля» Хилари Беллок, угрожал всей христианской цивилизации, но особенно Англии. В качестве средства борьбы с этим бедствием он предлагал, чтобы евреи во всех странах жили изолированными общинами по специально установленным законам. Эта идея возврата к гетто не была оригинальной. Уже в 1850 году немецкие антисемиты требовали исключить евреев из участия в общественной жизни, потому что Германия является христианским государством. Тот же принцип изоляции евреев защищал католический журнал «Ла Круа» во время французских выборов 1898 года. Тогда от имени французской католической партии был опубликован манифест, в котором провозглашалось, что «мы будем голосовать только за тех кандидатов, которые будут выдвигать, поддерживать и голосовать за закон, лишающий евреев избирательного права и права занимать военные или гражданские должности в государстве». Такое ограничение гражданских прав логически и исторически вело к уничтожению. Юлиус Штрайхер заявлял на суде в Нюрнберге, что «все, что он делал — это лишь пропагандировал идею, что евреи из-за их чужеродности должны быть отстранены от участия в немецкой национальной жизни и отделены от немецкого народа».В 1922 году Беллок окончательно сформулировал свои идеи в книге «Евреи», которая, по его словам, была «попыткой установить справедливость». В предисловии ко второму изданию (1928) он жаловался, что «те, кто не читал эту книгу, называют ее антисемитской, то есть книгой, направленной против евреев человеком, ненавидящим их». Он был удивлен такой реакцией и полагал, что критики просто сводили с ним личные счеты, не потрудившись прочесть его книгу. «Всякому, кто действительно читал ее, обвинения в антисемитизме покажутся абсурдными, — заявлял он. — Я вовсе не испытываю к евреям вражды. Я далек от ненависти к ним и даже ищу их общества; среди моих друзей людей полностью или частично еврейской крови не меньше, чем у любого из моих знакомых» (20, XVI).Людей, которые предваряют свои книги сообщением, что множество их лучших друзей — евреи, сегодня без лишних размышлений можно отнести к той категории, к которой они фактически и принадлежат. Один из наиболее ранних образчиков этого диалектического приема был дан в середине прошлого века Дэниэлом O'Коннеллом в палате общин. «Я имею счастье быть знакомым с несколькими еврейскими семействами в Лондоне, — так помпезно начал он свое выступление, — в числе которых самые утонченные дамы и самые гуманные, сердечные, утонченные и образованные джентльмены, которых я когда-либо встречал. Поэтому я надеюсь, что никто не подумает, что, говоря о Дизраэли *2 как о сыне еврея, я хочу оскорбить его. Некогда евреи были народом, избранным Богом». После этой преамбулы O'Коннелл перешел именно к тому, чего, по его словам, он вовсе не собирался делать:«Однако среди них были и негодяи, и от одного из таких негодяев определенно происходит Дизраэли. (Смех в зале.) Он обладает как раз теми качествами нераскаявшегося разбойника *3, который умер на кресте и чье имя, как я совершенно уверен, было Дизраэли. (Смех в зале.) Ибо, насколько мне известно, нынешний Дизраэли происходит от него, и, допуская это, я прощаю теперь законного наследника богохульного разбойника, умершего на кресте. (Гул одобрения и смех в зале.)»Перечень современных писателей и ораторов, использовавших подобные жульнические уловки, слишком длинен. Бывший коллега Дрюмона Альбер Моннио, ставший в 1933 году лидером фашистов Франции, объявил, что «у антисемитов… как сказал Дрюмон, благородная арийская душа; они не испытывают ненависти к отдельным евреям и всегда готовы быть с ними на дружеской ноге». «У меня множество еврейских друзей», — писал в 1939 году Герберт Уэллс и на той же странице выражал мнение, что «хриплый голос нациста, в конечном счете, возможно, говорит вещи, к которым стоило бы прислушаться». «Я горжусь тем, что среди моих друзей много евреев,» — заявил маркиз Лондондерри, а в 1936 году он написал Риббентропу письмо, в котором в характерной английской манере недомолвок заверял, что «не испытывает к евреям особых чувств». Десятью годами позже Риббентроп пытался спасти свою шкуру, прибегнув к тому же приему. В протоколах Нюрнбергского процесса записан его протест: «Многие из моих друзей — евреи».Даже если Беллок действительно «не испытывал вражды к евреям», был далек от ненависти к ним и «искал их общества», он не побуждал своих читателей следовать его примеру. Возможно, ненависть — слишком сильное определение, но враждебность и презрение к «неполноценному народу» можно встретить почти на каждой странице книги Беллока. «Еврей должен помнить, — пишет он, -что не только его господство, но даже само его присутствие на любом высоком посту ненавистно расе, в среде которой он обретается» (20, 193). Подобное чувство еще откровеннее было выражено одним литературным другом еврейского писателя Якоба Вассермана, который заметил в связи с борьбой немецких либералов за допуск евреев на административные должности:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116