Волны были такие же высокие, и они бросали наветренный борт «Ра» так, что папирус с этой стороны все больше намокал и все сильнее погружался в воду. Из-за волн мы не решались ставить второе отремонтированное рулевое весло, а держали его наготове на тот случай, если первое сломается: уж очень угрожающе оно гнулось, когда океан нажимал особенно сильно. Зато мы рискнули поднять парус без рифов – обошлось. Дул северный ветер, и хотя мы еще различали низкую пелену тучу берегов Испанской Сахары, стоял зверский холод. Мы перенесли все, что можно, к левому, подветренному борту, который нисколько не погрузился после старта. Теперь наш широкий и грузный воз с сеном двигался на запад со скоростью два с половиной узла, проходя в сутки больше ста километров; за кормой тянулась отчетливая кильватерная струя. В одиннадцать дней было пройдено, считая по прямой, 557 миль, то есть более тысячи километров, и пришла пора передвинуть стрелку на час назад.
Вторые сутки мы то в одной, то в другой стороне видели суда, раз наблюдали одновременно три больших океанских парохода. Очевидно, «Ра» очутилась на главной магистрали судов, идущих вокруг Африки. Чтобы уберечься от ночных столкновений, мы держали на топе наш самый сильный фонарь. Но вот опять океан опустел, и только стаи дельфинов резвились вокруг, порой так близко, что мы могли бы их погладить. Иногда встречалась нам ленивая луна-рыба; перед носом лодки начали взлетать первые летучие рыбы. И небо стало пустынным. Редко-редко принесет ветром заблудившихся насекомых, да две-три морских ласточки промелькнут в ложбинах между валами. Эти маленькие птицы спят на воде, ведь они не хуже папируса скользят через самые большие волны.
Из дырочек в папирусе вдруг полезли полчища коричневых жучков. Хоть бы морская вода убила все яички и личинки, чтобы они не съели лодку изнутри! Скептики, которые видели, как верблюды пробовали грызть борта строящейся «Ра», предсказывали, что папирус может прийтись по вкусу голодным морским тварям. Ни киты, ни рыбы пока что не покушались на наш плавучий сноп, но букашки заставили нас встревожиться.
Солнце и луна поочередно указывали нам путь на запад. Одинокая ночная вахта позволяла в полной мере ощутить знакомый еще по «Кон-Тики» трепет перед необъятной вечностью. Звезды, ночной океан. В небе сверкали незыблемые созвездия, в воде так же ярко светились ноктилюки, живой планктон, словно рассыпали фосфорные блестки по мягкому черному ложу, на котором покоилась «Ра». Иногда казалось, что мы идем под ночным небом по волнистому зеркалу. А может быть, это океан такой прозрачный, и мы видим рои звезд с другой стороны земного шара? Небосвод – тут, небосвод – там, и все – зыбкое, все чужое, кроме золотистых снопов папируса, которые нас несли, да огромного четырехугольного паруса, вверху пошире, внизу поуже, черной заплатой на звездной пыли. Уже этот древнеегипетский рисунок, эта трапеция в ночи располагала к тому, чтобы перелистать календарь на тысячи лет назад, такого контура сегодня не увидишь. Впечатление дополняли непривычные скрипы и кряхтение папируса, бамбука, древесины и веревок. Это был уже не атомный и ракетный век – мы жили в ту далекую нору, когда земля еще была плоской и огромной, сплошь неведомые океаны и материки, когда время было всеобщим достоянием и никто не знал в нем недостатка.
Усталые, все мышцы воют от напряженной работы, в тусклом свете керосиновых фонарей мы по очереди несли вахту на извивающейся гибкой палубе. Нет слов, чтобы сказать, как хорошо отдохнуть в уютном спальном мешке. Проснешься – аппетит зверский, и во веем теле невыразимое блаженство. Право, не стоит говорить презрительно про образ жизни людей каменного века. Нет причин считать, что те, которые жили до нас и работали в поте лица, только маялись и не знали никаких радостей.
Сто с лишним километров в день курсом на запад даже на карте мира заметны, хотя горизонт оставался неизменным. Изо дня в день, круглые сутки один и тот же, он двигался вместе с нами и всегда держал нас в фокусе. Но и вода тоже двигалась вместе с нами. Канарское течение – будто быстрая соленая река, в обществе своего вечного спутника, пассата, она устремляется на запад, всегда на запад, воздух и вода, и с ними все, что плывет по воде и летит по воздуху. На запад, как и солнце, и луна.
Мы с Норманом поднялись на мостик, он с настоящим секстантом, я с носометром – это слово принесло Юрию победу в конкурсе на лучшее название самодельного прибора для измерения широты, который я выстругал из двух дощечек. Дощечки были посажены на общий деревянный шип с кривым вырезом, чтобы можно было приставить к носу, – отсюда и название. Итак, прижал прибор к носу, шип чуть ниже глаз, и смотри левым глазом вдоль одной дощечки, нацеленной на горизонт. Вторую дощечку, прикрепленную кусочком кожи к тому же шипу, поворачиваешь у правого глаза, наводя ее на Полярную Звезду. Угол между двумя дощечками читается на третьей, помещенной вертикально между ними, он и обозначает широту. Примитивный носометр давал повод членам экипажа поострить; он был на диво прост и. удобен в обращении, а ошибка редко превышала один градус. Куре, наносимый на карту по этим данным, до удивительного совпадал с верным, который наносил на другую карту Норман.
Самое интересное в папирусной лодке, после поразительной прочности и грузоподъемности папируса, – древ-
неегипетский такелаж. Конечно, и рулевое устройство о многом говорило, по нему видно, как в древности постепенно из поставленного косо весла получился вертикальный руль. Но в такелаже заключалась гораздо более важная информация.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119