– Сутарыня фосьмет гаприолет? – спросил кучер с очень резким немецким акцентом.
– Да, возвращаться я буду по улицам, чтобы видеть костры. А улицы еще грязнее, чем бульвары, и на санях там будет трудно проехать. Да я еще замерзла. И вы тоже, милая, ведь правда? – обратилась дама к своей спутнице.
– Да, сударыня, – ответила та.
– Так вы поняли, Вебер? В известном вам месте, с кабриолетом.
– Карашо, сутарыня.
Отдав приказание, дама легко выпрыгнула из саней, подала руку своей подруге и удалилась, а кучер с жестами почтительного отчаяния бормотал достаточно громко для того, чтобы его могла услышать хозяйка:
– Неоздорошность! Ax, mein Gott! Какая неоздорошность!
Молодые женщины рассмеялись, кутаясь в шубы.
– У вас хорошее зрение, Андре, – произнесла дама, которая на вид была постарше другой, но которой должно было быть никак не больше тридцати – тридцати двух лет, – попытайтесь прочитать название улицы вон на том углу.
– Улица Понт-о-Шу Буквально: Капустный мост (франц).

, сударыня, – со смехом отвечала молодая женщина.
– Что это за улица Понт-о-Шу? Ах, Боже мой! Мы заблудились! Улица Понт-о-Шу! Мне сказали: второй поворот направо… А чувствуете, Андре, как чудесно пахнет горячим хлебом?
– Это не удивительно, – отвечала спутница, – мы у дверей булочника.
– Отлично! Спросим у него, где тут улица Сен-Клод.
– Улица Сен-Клод, дамочки? – произнес чей-то веселый голос. – Вы хотите узнать, где тут улица Сен-Клод?
Обе женщины одновременно, сделав одинаковое движение, обернулись на голос, и увидели, что в дверях булочной стоит, опираясь на притолоку, пекарь, вырядившийся в куртку, с голой грудью и голыми ногами, несмотря на леденящий холод.
– Да, мой друг, улица Сен-Клод, – отвечала старшая.
– Ну, ее найти нетрудно, я вас провожу, – продолжал веселый малый, обсыпанный мукой.
– Нет, нет, – отвечала старшая – ей, видимо, не хотелось, чтобы ее увидели с таким провожатым, – покажите нам, где эта улица, и не беспокойтесь: мы постараемся последовать вашему указанию.
– Первая улица направо, сударыня, – сказал провожатый, скромно удаляясь.
– Спасибо! – хором сказали женщины и пустились бежать в указанном направлении, заглушая взрывы смеха своими муфтами.

Глава 2.
НЕКОЕ ЖИЛИЩЕ

Полагаясь на память наших читателей, мы можем надеяться, что им уже известна эта самая улица Сен-Клод, которая на востоке выходит на бульвар, а на западе – на улицу Сен-Луи. И в самом деле: здесь жил великий физик Джузеппе Бальзаме со своей сивиллой Лоренцей и своим мэтром Альтотасом.
В 1784 году, как и в 1770 году – в том году, когда мы впервые ввели читателя в эту эпоху, – улица Сен-Клод была улицей почтенной, скупо освещенной – это правда – и довольно грязной – и это тоже правда; в своих трех-четырех домах она давала приют нескольким бедным рантье, нескольким бедным торговцам и еще нескольким беднякам, которых забыли внести в приходские списки.
Помимо этих трех-четырех домов, на углу бульвара все еще стояло величественное здание, которым улица Сен-Клод могла бы гордиться как аристократическим особняком, но это здание было самым закопченным, самым безмолвным и наиболее глухо заколоченным из всех домов квартала.
В самом деле, после пожара, который был в этом доме или, вернее, в части этого дома, Бальзамо исчез, никакого ремонта сделано не было, и особняк был заброшен.
А теперь посмотрим на прилегающий к маленькому садику, огороженному высокой стеной, высокий и узкий дом, который, подобно длинной белой башне, поднимается в глубину серо-голубого неба.
Постучимся в дверь и поднимемся по темной лестнице, которая кончается на пятом этаже, – там, где у нас есть дело. Простая лестница, приставленная к стене, ведет на последний этаж.
Дверь открыта; мы входим в темную, голую комнату; ее окно занавешено.
Она служит прихожей и сообщается со второй комнатой, меблировка и любая мелочь которой заслуживают самого пристального нашего внимания.
Доски вместо паркета, грубо размалеванные двери, три кресла белого дерева, обитые желтым бархатом, убогая софа, подушки которой колышатся под складками ткани – они съежились от старости.
Складки и дряблость – это морщины и расслабленность желтого старого кресла: оно шатается и блестит; отслужившее свой срок, оно подчиняется гостю вместо того, чтобы сопротивляться ему, и, когда оно побеждено, то есть когда гость уселся, оно испускает крики.
Два портрета, висящие на стене, привлекают внимание в первую очередь. Шандал и лампа – шандал на круглом столике о трех ножках, лампа на камине – соединяют огонь так, чтобы два портрета стали двумя источниками света.
Шапочка на голове, длинное, бледное лицо, тусклые глаза, остроконечная бородка, пышный плиссированный воротничок – общеизвестность первого портрета говорит сама за себя: это лицо живо напоминает Генриха III, короля Французского и Польского.
Под портретом можно прочитать надпись из черных букв на плохо позолоченной раме:

Генрих де Валуа

На другом портрете, рама которого была позолочена не столь давно и живопись на которой была столь же юной, сколь она устарела на первом, была изображена молодая женщина с черными глазами, с тонким прямым носом, с выдающимися скулами, с подозрительно Поджатыми губами. Она была причесана или, вернее, придавлена целым зданием из волос и шелка, так что рядом с ним шапочка Генриха III обретала такие же пропорции, как бугорок земли, взрытый кротом, рядом с пирамидой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19