Он промок и замерз. Надо будет попросить у Аны кружку подогретого вина, перед тем как ехать. Большую кружку — достаточно большую, чтобы согреть тело и затуманить рассудок.
— Оботри ее хорошенько, — сказал Киприан конюху, принявшему у него лошадь, — и дай двойную меру овса. Я скоро снова уеду.
— Слушаю, сэр. Уж я о ней позабочусь. А о вас, верно, позаботится та миссис в доме, — добавил конюх с хриплым смешком.
— Да, — рассеянно проронил Киприан. Ана позаботится накормить его, но наверняка найдет способ упрекнуть за то, что дал Элизе уйти. Эта женщина разговаривала мало, но, когда она устремляла на человека пронизывающий взгляд своих темных, загадочно поблескивающих глаз, ни у кого не оставалось сомнений, одобряет она или осуждает.
Но сегодня вечером Киприан не намерен был терпеть молчаливое осуждение Аны. Он поест и уедет. А если Ане и Ксавье это не понравится, то и черт с ними.
Кухня была пуста, но запах еды еще витал в ней, и у Киприана заурчало в животе, пока он запирал за собой дверь. Он был рад одиночеству и приятно удивлен, увидев, что Ана побеспокоилась оставить ему ужин на большом столе. Но едва он придвинул к себе горшок с супом и, сняв крышку, вдохнул аппетитный аромат, стало ясно, что есть не может.
Со вздохом, больше похожим на стон, он снова закрыл горшок крышкой и огляделся в поисках какого-нибудь напитка. Теплого, холодного — неважно, главное — крепкого, такого, чтобы оглушил мозг и убил чувства, теснившиеся в его груди. Киприан хотел было снять перчатки, но услышал за спиной какой-то звук и обернулся:
— Ана, куда ты спрятала…
То, что Киприан замолк на середине фразы, могло означать одно из двух, мрачно подумала Элиза, нервно сплетая пальцы и крепче прижимая руки к животу. Либо он удивлен и обрадован, либо поражен и крайне разозлен тем, что она все еще здесь.
— Элиза… — Здравствуй, Киприан.
Воцарилось долгое, неприятное молчание. Элиза лихорадочно придумывала, что бы такое сказать.
— Давай я помогу тебе снять пальто.
Она шагнула к нему, но Киприан не пошевелился.
— Ты здесь, — пробормотал он скорее самому себе, чем ей.
— Да. Ксавье и Ана повезли Обри к родителям. А я осталась, — добавила она без всякой на то необходимости. Лицо Киприана было неподвижно; по нему ничего невозможно было прочесть, а его глаза — его прекрасные темно-синие глаза — походили на окна, закрытые ставнями, и не выдавали никаких чувств.
— Почему же ты… — Он откашлялся и начал снова: — Почему ты осталась?
Элиза отвернулась, ей вдруг стало невозможно выносить тяжесть его взгляда. Почему она осталась? Если она ответит честно, то ее душа будет обнажена перед ним, обнажена и совершенно беззащитна. Но она ведь знала, на что идет, когда решила остаться.
— Дело в том, что… — Элиза запнулась и прерывисто вздохнула, потом снова повернула к Киприа-ну лицо и взглянула ему прямо в глаза. — Дело в том, Киприан, что я… я люблю тебя. К чему притворяться?
Он словно окаменел, всего на долю секунды, но она заметила, и ей показалось, что ее наотмашь ударили по лицу. Сцепив руки за спиной, он качнулся на каблуках.
— Я думаю, тебя влечет ко мне, Элиза. Но это всего лишь физическое влечение. Это не любовь.
— Неправда! — взорвалась Элиза. — Это — любовь. Ты не видишь ее потому, что не имеешь никакого представления о любви. Ты так долго ненавидел, что не умеешь любить. Но я умею, так что не смей говорить мне, что я чувствую к тебе всего лишь физическое влечение!
После этой ее вспышки во взгляде Киприана появилось замешательство, словно он никак не мог — или не хотел — понять смысл ее слов. Больше, чем когда-либо, Элизе хотелось бежать от этого взгляда, от того прискорбного факта, что Киприан не ответил ей так, как она надеялась. Но она уже достаточно бегала, напомнила себе Элиза. Она начала этот поединок — она должна его закончить.
С мужеством, рожденным отчаянием — и самым сильным желанием, какое она когда-либо чувствовала, — Элиза разжала стиснутые руки, сделала медленный, глубокий вдох и заставила себя подойти к Киприану вплотную. Преодолевая его сопротивление, она потянула к себе из-за спины его левую руку.
Не говоря ни слова, Элиза начала снимать с руки Киприана перчатку, стягивая ее с каждого пальца по очереди, пока вся перчатка не скользнула ей в руки. Какое-то мгновение она держала ее, ощущая тепло руки Киприана, сохраненное тонко выделанной кожей. Потом положила перчатку на ближайшее кресло и подняла глаза на лицо неподвижно стоявшего перед ней мужчины.
За первой перчаткой последовала вторая, но глаза Элизы и Киприана больше не отрывались друг от друга, и с каждым движением, с каждым пальцем, освобожденным из кожаного плена, Элиза чувствовала, как падает еще один барьер между ними. Пусть для него это просто плотская страсть — для нее это была любовь. Никаким другим словом невозможно было Назвать это всепоглощающее чувство, это смешение желания, обожания и безумной жажды исцелить все его раны — прошлые, настоящие и будущие. Она хотела сделать его счастливым, потому что, как ни странно, это, по-видимому, было единственное, что могло сделать счастливой ее саму. Все это было так сложно и не поддавалось логическому объяснению, но Элиза твердо знала, что это — правда.
Вторая перчатка упала с руки Киприана, и Элиза, отложив ее в сторону, дрожащими пальцами коснулась пуговиц его пальто.
— Элиза… — Его рука легонько сжала ее запястье, словно намереваясь остановить, но рука Элизы упорно продолжала свое занятие даже в теплом кольце его пальцев.
Одна пуговица — вторая — третья. Его глаза становились все темнее и затягивали Элизу, как в омут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113