Не хватало еще, чтобы матросы и слуги узнали, как далеко зашел неизвестный, как он целовал ее и как ощупывал ее тело.
И разумеется, никому на свете Элиза не призналась бы, что в те памятные мгновения какая-то крошечная, несомненно порочная частичка ее самой с томительным любопытством ждала того, что должно было последовать дальше. Признаваться в этом она не желала даже самой себе. Это неправда, убеждала себя Элиза, ничего подобного не было и быть не могло, ее просто парализовал страх. И все же… все же теперь, когда кошмар остался позади, в мыслях своих и даже во сне она постоянно перебирала наиболее возмутительные подробности происшедшего, подробности, которыми она ни с кем не поделилась.
Неизвестный трогал ее грудь, касался ее снова и снова, как будто наличие ее явилось для него неожиданностью. Никто прежде не касался ее груди, и Элиза испытала настоящее потрясение, которое, впрочем, не шло ни в какое сравнение с тем, что она ощутила, когда его язык вторгся в ее рот. Ей это не понравилось, конечно, не понравилось, ни капельки не понравилось, но с тех самых пор она никак не могла перестать думать о… о плотской любви. О том, что происходит между мужчиной и женщиной на супружеском ложе. О том, чем в конце концов будут заниматься и они с Майклом.
Она представляла себе, как Майкл, этот достойный во всех отношениях джентльмен, целует ее так, как… как этот неизвестный на корабле. Такая картина вовсе не казалась ей пугающей. В последние несколько дней Элиза то и дело грезила наяву, и в ее грезах Майкл проделывал почти все то же самое, что и напавший на нее негодяй. Целовал ее пылко, почти грубо. Прижимался к ее животу, так что она чувствовала, как набухает и твердеет его… его штука.
Очнувшись, Элиза качала головой, словно пытаясь вытрясти из нее непристойные видения, но тщетно. Вновь и вновь в ее воображении Майкл целовал и ласкал ее с той же неистовой страстью. Вот только этот вкус соли… Воспоминание о нем неизменно вдребезги разбивало ее фантазии, и Майкл тут же превращался в незнакомца, накинувшегося на нее в ночной тьме. Мокрого и соленого. Сильного и беспощадного.
Но ее-то он пощадил. Каждый раз, когда Элиза пыталась понять, почему он так поступил, мысли ее вращались по одному и тому же кругу. Он хотел напоить ее каким-то зельем. Потом вроде бы собирался изнасиловать. А потом вдруг сбежал, Если бы вспомнить… Может быть, он сказал что-нибудь проливающее свет на то, кто он такой и почему напал на нее? Хоть что-нибудь?..
— Подвинься, Элиза, — раздался за ее спиной голос Обри. Обернувшись, девушка увидела Роберта с мальчиком на руках и улыбнулась. В последние десять дней Элиза лучше всего чувствовала себя в обществе своего маленького кузена. В ту ночь он проснулся от ее крика и, забыв о собственных страхах, успокаивал и утешал ее, пока не пришла помощь. С этого момента он принялся опекать Элизу. Но в отличие от Агнес, постоянно уговаривавшей ее прилечь отдохнуть, и Клотильды, пичкавшей хозяйку успокоительными лекарствами, Обри старался заставить ее встряхнуться, гулять по палубе, участвовать в повседневной жизни и тех скромных развлечениях, какие возможны на борту корабля. Соглашение должно соблюдаться, заявлял он, по часу каждый день они по-прежнему будут заниматься друг другом.
При воспоминании об этом Элиза снова улыбнулась. Идея, пришедшая ей в голову экспромтом, нашла у него неожиданно сильную поддержку, а с его упорством могло бы поспорить разве что несокрушимое упрямство его собственного отца. Элизе, пусть и нехотя, пришлось сдаться, и теперь она не могла не признать, что их занятия принесли определенную пользу, по крайней мере ей: невзирая на подавленное состояние духа, физически она чувствовала себя лучше, чем когда бы то ни было.
Роберт опустил Обри в кресло рядом с Элизой. Тот немедленно начал ерзать, вертеться, а слуга хлопотал вокруг него, приговаривая с досадой:
— А ну-ка, тихо, мой мальчик! Дай мне устроить тебя как следует.
«А ну-ка, тихо, мой мальчик!»
Элиза оцепенела. Она уже где-то слышала эти слова, только произнесенные другим голосом, более низким, более грубым. Это было той ночью! Тот человек велел ей вести себя тихо. «А ну-ка, тихо, мой мальчик!» Значит, он принял ее за мальчика? Поэтому-то он так и удивился, обнаружив у нее женскую грудь?
Она задумалась, прикусив губу. Какой во всем этом смысл? Зачем неизвестный вломился в каюту мальчика? Сдвинув брови, Элиза уставилась на Обри невидящим взглядом. Неужели бандит приходил за Обри? Хотел похитить его? Но зачем?..
— Нечего так хмуриться, Элиза, меня не напугаешь, — весело сказал мальчик. — Ты еще должна мне час за вчера. Почему бы нам не спеть песенку? Пой так громко, как только сможешь.
Он заставил ее петь французскую детскую песенку про лягушонка, потерявшего свой хвост, я после первых же строк Элизе удалось отогнать тревожившие ее мысли. Отогнать, но не забыть. Пока корабль медленно приближался к месту, где им предстояло провести всю зиму, Элиза приняла решение переговорить с Робертом и, возможно, нанять еще одного человека, который охранял бы их во время пребывания на Мадейре.
— А можно мне там стянуть что-нибудь? Ну, монетку-другую, цацку какую-нибудь красивую? Они и не хватятся, — убеждал Оливер. Его мальчишеское лицо так и светилось надеждой.
— Чтобы тебя заподозрили? — Тяжелый взгляд Киприана так и пригвоздил юношу к полу. — Нет уж, Олли. Твоя задача — войти к ним в доверие. Когда мальчишка будет в моих руках, можешь хоть все оттуда вынести, а до тех пор держи свои шаловливые ручонки при себе.
— Ах, войти в доверие? — Оливер многозначительно подмигнул, и Ксавье, расположившийся в массивном, прочном кресле в углу просторной каюты Киприана, досадливо крякнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113