..
- Это чья-то с нижних дач!.. Здесь ни у кого нет такой белой...
- Должно быть, с нижних, - согласился Павлик.
- Ну, и что же эта царица, как?.. Она здесь и умерла?.. Или ее простили все-таки?
- Нет, нет, - умерла здесь.
- Не про-сти-ли!.. Бедная женщина!.. Вам ее жалко, Павлик? А почему бы ей и не здесь умереть?.. Чем плохо?
- А вы?..
- Что "я"?.. Эти вон человечки черные, - зачем они там? Вон около барки...
- Турки... песок грузят на фелюгу.
- Зачем?
- Куда-нибудь повезут.
- А-а... посыпать дорожки?
- Нет, на штукатурку, кажется...
- Ну, вы сами не знаете!.. На шту-ка-турку!
- Так мой Увар мне говорил. Я его спрашивал, - я не сам...
- Ну, все равно... "Что я", - вы спросили?.. Нет, мне ее как-то не жалко, эту царицу. Как ее звали, кстати?
- Вот имени я не нашел... Почему-то имени нигде не было... Не нашел... И Максим Михалыч не знает.
- Не все ли равно?.. Дарья, например - царица Дарья.
Павлику это имя не понравилось, и не понравилось ему еще то, зачем шутит Наталья Львовна. Ему же и теперь, днем, припомнилось, - глядят со стороны моря (это было странно, что именно со стороны моря, а не оттуда, с горы) иконописно-широкие грустные глаза, и над ними, прикрывая весь лоб, простая, только непременно с жемчужинами, темная кика, вроде скуфейки.
- Схоронили ее все-таки где же? - спросила Наталья Львовна.
- Здесь. - Павлик представил было, что тело ее вот на таком же паруснике повезли хоронить в Византию (при попутном ветре могли бы доехать за одни сутки), и добавил поспешно и недовольно, точно его обидели: Конечно, здесь.
- А могила ее, конечно, не сохранилась?
- Ну еще бы! Какая же это могила: ведь тысячу двести лет назад!.. И монастыри-то уж растаскали по камешку.
- Может, мы по ним ходим?..
А в это время нанятые Иваном Гаврилычем дрогали, подвод десять, гужом выползали, спускаясь с лесной верхушки горы как раз на открытую упругую желтую дорогу, и на заторможенных колесах, как на связанных ногах, медленно поползли вниз.
- Ну, конечно, монастыри эти пошли на мостовую! - живо ответила себе Наталья Львовна. - И крепость, и эти "покои" (воображаю, какие там могли быть "покои"!) этой царицы Дарьи, и... что там еще?.. И плита, конечно, с надписью: "Здесь погребен прах..." "Прах" - красивое слово!.. Прах!.. И совсем это не идет к мертвому телу.
- Это по-гречески было написано.
- Ах, да... Ну уж, конечно, по-гречески... И как же именно? Не знаете?.. Ну, все равно.
- Или, пожалуй, и по-латыни, - задумчиво сказал Павлик.
Султан в небе растаял, и гора сделалась спокойнее и как-то ниже: будничный - совсем рабочий вид стал у этого Таш-Буруна, похожего на слоновью голову с покорно опущенными бивнями, - как будто и у него появилась сознательная мысль: растаскивают по камешку, сволакивают вниз... время!
- А вы, Павлик, не верите, что кто-нибудь в самом деле под коня бросался?.. Вот вы сказали: легенда. Не верите?
Павлик отвернулся, потому что об его ноге была уже речь раньше, и он сказал, что упал с крыши, со второго этажа, а Алексею Иванычу зачем-то объяснял, что упал будто бы с высокого дерева, и принялось болеть. Теперь ему стыдно стало, что когда-нибудь Наталья Львовна узнает правду; он ответил обидчиво:
- Зачем же в это верить?!. Хорошо и то, что красиво придумано. Тройка, искалечившая его, представлялась ему иногда огненной, как где-то в Ветхом завете; а отец его знал о тройке, что она - купцов Шагуриных, и уж давно вчинил иск за увечье сына, и дело это должно было разбираться весною.
Они вышли к белому шоссе, не тому, которое проводил внизу Алексей Иваныч, а к другому, верхнему, по которому вечно двигались, страшно тарахтя, груженые и пустые длиннейшие арбы. Теперь тоже тарахтело несколько, - везли куда-то на виноградники новые желтые дубовые колья и пустые перерезы, прикрученные веревками.
Павлик видел, что Наталья Львовна не замечает или показывает, что не замечает тех усилий, с которыми он переставлял свои костыли рядом с нею: от этого ему было хорошо с ней, и казалось нужным еще рассказать ей, где и какие тут были тогда селения, крепости, и чем торговали тогдашние купцы по всему этому берегу.
- Да откуда вы все это знаете? - спросила, наконец, Наталья Львовна.
- А вот... есть тут такой Максим Михалыч, он - бывший историк гимназический... У него в книгах роюсь... А откуда я его выдрал?.. Это меня раз повез Алексей Иваныч на свои работы, а он как раз с базара ехал... увидел: гимназическая шинель, - очень обрадовался (здесь ведь нет гимназии), - ну и к себе завез.
- Ишь ты!.. Хороший какой.
- Да, он... вы не улыбайтесь так, - он действительно хороший.
- Павлик, вы будете ученым, - сказала убежденно Наталья Львовна. - И вот, для вас у меня имеются конфеты, я сейчас найду... Не для меня уж, нет для вас именно.
- Не хочу я быть ученым... и конфет не хочу, - буркнул Павлик, обидясь. Но, покопавшись в сумочке, нашла Наталья Львовна несколько длинных леденцов в серебристой обертке и с красной надписью: "Будущность". Слово это Павлика примирило.
По шоссе было легче идти, и отсюда другое было видно, не то, что всегда видел с Перевала Павлик. Здесь вправо вниз бесчисленные, на вид очень легкие и мягкие, сплетаясь, стелились гусиными лапами лиловатые балки, поросшие кустами, и переходили в долину, всю из одних садов, недавно перекопанных, и потому теперь тепло-разодранно-рыжих, с четкими, рабочего вида, деревьями, обмазанными известью с купоросом; влево вниз, тоже за гусиными лапками балок, мрело море, уводящее душу, потому что был редкостный для зимы штиль и горизонт расплылся по воде и небу (на такое море смотреть всегда почему-то нехорошо было Павлику). А прямо перед глазами в лесу на горах, в трех разных точках и очень далеко одна от другой, белели лесные сторожки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64