У нее возникло смутное воспоминание, что в ней содержался намек на то, что мисс Прескотт некогда была влюблена. В то время Пэтти с сарказмом отвергла эту идею, но теперь она почти хотела в нее поверить.
Вдруг, посередине беседы, прозвонил десятичасовой колокол и, вздрогнув, Пэтти вспомнила о цели своего прихода.
– Полагаю, – проговорила она, – Вы недоумеваете, зачем я пришла.
– Я надеялась, – с улыбкой сказала мисс Прескотт, – Вы пришли просто, чтобы меня повидать, безо всяких скрытых мотивов.
– В следующий раз – обязательно, если Вы позволите мне прийти еще раз; но сегодня у меня другая причина, которую Вы, боюсь, сочтете оскорбительной и, – прибавила она откровенно, – я не знаю, как мне ее изложить получше, так, чтобы Вы не сочли ее оскорбительной.
– Изложите ее, как Вам угодно, а я постараюсь так не думать, – любезно заметила мисс Прескотт.
– Вам не кажется, что порой девушки могут сказать о способностях друг друга больше, нежели преподаватели? – спросила Пэтти. – Я знаю одну девушку, – продолжала она, – первокурсницу, которая в некотором роде является самым интересным человеком, какого я когда-либо встречала. Разумеется, я не могу быть уверена, но скажу, что однажды она добьется значительных успехов по английскому языку, – настолько значительных, что колледж будет ею гордиться. Так вот, эта девушка завалила столько экзаменов, что, боюсь, как бы ее не отправили домой, а колледж просто не может себе позволить потерять ее. Я, конечно, ничего не знаю о Ваших правилах, но мне представляется, что проще всего будет, если Вы, не откладывая, устроите ей еще один экзамен по геометрии, – она действительно готова, – а потом расскажете о ней преподавателям и убедите их испытать ее повторно.
Пэтти изложила эту удивительную просьбу самым будничным тоном, и уголки губ мисс Прескотт дрогнули, когда она спросила: – О ком Вы говорите?
– Об Оливии Коупленд.
Губы мисс Прескотт приняли резко-очерченное выражение, и она вновь стала похожа на преподавателя математики.
– Мисс Коупленд ровным счетом ничего не показала на экзамене, мисс Уайатт, а то немногое, что она отвечала на обзорных занятиях в течение года, не указывает на какие-либо необыкновенные способности. Извините, но это не возможно.
– Но, мисс Прескотт, – увещевала Пэтти, – девочка училась в таких специфически неблагоприятных условиях. Она американка, но живет за границей, и все наши обычаи для нее в диковинку. Она ни одного дня в своей жизни не училась в школе. К колледжу ее подготовил отец и, разумеется, не так, как готовили остальных девочек. Она застенчива и не привыкла отвечать в классе, она не умеет себя подать. Мисс Прескотт, я уверена, что если Вы возьметесь и лично ее проэкзаменуете, то поймете, что она разбирается в материале, то есть, если Вы позволите ей преодолеть свой страх, прежде всего, перед Вами. Я знаю, как Вы заняты, а это требует достаточно времени, – извиняющимся тоном закончила Пэтти.
– Дело не в этом, мисс Уайатт, поскольку я, безусловно, хочу оценить студента по справедливости; но у меня сложилось впечатление, что Вы переоценили способности мисс Коупленд. У нее был великолепный шанс проявить свой потенциал, и если она не сдала столько предметов, сколько Вы сказали… видите ли, колледж должен придерживаться стандарта в своей работе, в подобных же вопросах не всегда возможно считаться с индивидуумом.
Пэтти почувствовала, что ее больше не задерживают, и исступленно принялась выискивать новое оправдание. Ее взгляд упал на изображение старого монастыря в Амальфи, висевшее в раме над книжным шкафом.
– Вы жили в Италии? – спросила она.
Мисс Прескотт едва уловимо вздрогнула. – Нет, – сказала она, – но я там отдыхала некоторое время.
– Меня навел на мысль вид Амальфи, вон там наверху. А знаете, Оливия Коупленд живет недалеко, в Сорренто.
В глазах мисс Прескотт вспыхнул интерес.
– Так я впервые о ней услыхала, – продолжила Пэтти, – но она не вызвала во мне большого интереса, пока я с ней не поговорила. Ее отец, кажется, художник, она родилась в Италии, а в Америке была только раз, в детстве. Ее мать умерла, и они с отцом живут на старой вилле по дороге, что ведет вдоль побережья в Сорренто. У нее никогда не было подруг, только друзья ее отца – художники, дипломаты и тому подобное. Она говорит по-итальянски и знает все про итальянское искусство, политику, церковь, аграрное законодательство и про то, как людей облагают налогами. Все крестьяне вокруг Сорренто ее друзья. Она до смерти скучает по дому, и единственный человек, с которым она может поговорить об интересующих ее вещах, это торговец арахисом в городе.
– Девушки, с которыми она делит комнату, просто милые, брызжущие весельем американки, увлекающиеся гольфом, баскетболом, гренками с сыром, рассказами Ричарда Хардинга Дэвиса и картинами Гибсона, – а она даже ни разу ни о чем подобном не слышала до того, как приехала сюда четыре месяца назад. У нее есть акварельный набросок виллы, выполненный ее отцом. Знаете, она отделана белой лепниной, с террасами, мраморными балюстрадами и разбитыми скульптурами, с падубовой рощей и фонтаном в центре. Только представьте, мисс Прескотт, что значит принадлежать такому месту, как это, и вдруг перенестись в такое место, как наш колледж, без друзей или хотя бы тех, кто знает о близких твоему сердцу вещах… Подумайте, как Вам было бы одиноко!
Пэтти с раскрасневшимися щеками подалась вперед, захваченная собственным красноречием. – Вы знаете, что такое Италия. Это нечто вроде болезни. Если однажды ее полюбишь, то уже не забудешь никогда и не сможешь быть счастливым, пока не вернешься туда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40