Я сказал, что она спятила.— Спорим, твоя мать не знает, где ты. Ты наверняка слиняла, ничего ей не сказав.— Она даже не знает, что я у нее стянула сигареты. Хочешь сигаретку, Бобби? — На ней были такие смешные шорты — ну, не шорты, а девчачьи штанишки для велосипеда. И еще одна из тех дурацких тесных блузок, которые ее мать всегда носит, и свитерок из той же серии. Она его надела не как положено, а набросила на плечи, так что рукава мотались и мешали ей достать сигареты и спички. — Ну же, Бобби! — Она в конце концов надулась, словно это я был виноват. — Ты не хочешь мне помочь?Я повторил, что она с приветом, но начал рыться в ее карманах, и, черт побери, это было такое безумное ощущение, когда я копошился в этой идиотской блузке, а она вся выгнулась, ну и — вы понимаете.Мы взяли по сигарете, и я дал ей прикурить, а потом бросил пачку и спички ей на колени.— Так, — сказал я, — вообще-то мне надо двигать побыстрее. Дел сегодня полно.Она промычала что-то, опершись на локоть.— Схожу на гольф, — сказал я, — сниму баксов.— Да? — Она лениво выпустила струйку дыма. — Так вот куда ты таскаешься все время.— Ну, не все время. Заработаю и валю в город! Раз у меня оказалось баксов десять — вот это была жизнь! Поешь в ресторане на вокзале, потом по лавочкам походишь, и в тир, и еще в раз в кафе. Красота!— Ну, какой ты скверный мальчик.— Да ладно, может, это и звучит глупо, но на самом деле правда.Она потушила сигарету и легла на спину, заложив руку за голову. Улыбнулась мне и как-то так пригладила место рядом с собой, и я тоже прилег. Так было гораздо удобнее, и почему-то мне хотелось на нее смотреть, словно я по ней соскучился. Не то чтобы она мне очень нравилась или что-то в этом роде, просто вы привыкаете, что кто-то всегда рядом, а потом вдруг его не находите, и вам становится грустно.Так мы валялись, и ее рука очутилась в моей, хоть это ничего и не значило на самом деле. Да, черт, она вечно таскалась за мной, сколько я себя помню, и я то поддерживал ее, чтобы не упала, то еще как-то помогал, и хотя так долго за руки мы раньше и не держались, но в этом не было ничего особенного, самое обычное дело. Просто мы валялись и болтали, и все нормально.— Бобби... — начала она.— Чего?— Ты помнишь, как мы играли вместе целыми днями, а потом пора было идти домой, и мы... мы целовались на прощанье.— Ну... да.— Бобби, когда же это было? Ну, то есть когда ты меня целовал.— Откуда я знаю? Да ну тебя, Джози!— Ну, если ты психуешь, стоит мне что-нибудь сказать, лучше я пойду.— Ну и иди. Это ты психуешь. Я только сказал, что не помню.— Нет, ты злишься. Сразу видно.— А мне вот не видно. Вот смехота!— Погляди мне в глаза и скажи, что ты не злишься.— Очень надо. Слушай, Джози, что ты все мелешь чепуху про...— А вот и не скажешь...Ну, этого я, конечно, снести уже не мог. Я перевернулся, посмотрел на нее и повторил, что я не психую, два раза повторил, глядя на нее в упор, ну, почти — но ей, конечно, этого было мало.— Все равно ты псих, — сказала она. — А то бы ты знал, что тебе надо делать.— Джози, прекрати!— Да, да, ой, Бобби, да что же это...Ну вот, я абсолютно ничего не сделал, а она стала плакать. Не сильно, правда, прикрываясь руками, ну, вы понимаете как. Тут я ее поцеловал, а она меня, а когда я попробовал отодвинуться, то она мне не дала.Я ощущал ее всем телом, так же как когда полез за сигаретами и спичками, только еще сильнее, и вдруг вспомнил об отце и что бы он сказал, но не мог от нее оторваться. Она вся прямо прильнула ко мне, прижалась лицом и поцеловала несколько раз в ухо, и я тоже, и мы зашептали что-то друг другу.— Бобби...— Что?— Это как тогда, у тебя дома, да? Когда папа поднял шум из-за пустяков.— Мы ничего такого не делали. Ничего плохого.— Да он просто шизик. Все равно, хоть бы и делали, что такого? Они же с мамой делают. Если это так плохо, так почему...— Джози, — сказал я. — Ты что, спятила? Ты знаешь прекрасно, что... ну, что это не одно и то же.Она сказала: ну ладно, как хочешь, стоит мне открыть рот, как ты начинаешь психовать. А я ей сказал, это она псих, и в доказательство опять ее поцеловал.— Бобби, а... ты... когда-нибудь... — начала она.— Не-а.— Слушай... обещай, что никому не скажешь, если я тебе кое-что расскажу!— Ну, обещаю.Она поколебалась. Потом, прижавшись ртом вплотную к уху, зашептала. Выслушав, я сказал:— Да ну, ты врешь.— Ну и пожалуйста, и не верь.Я судорожно сглотнул, у меня рот как будто свело.— И к-к-когда, Джози?— А прошлым летом. Как-то в субботу. Я была около станции, и один дядька, не знаю кто, у него была большая машина, спросил, не хочу ли я прокатиться. Ну и...— Черт возьми, и ты с ним поехала, Джози. А вдруг он оказался бы, ну я не знаю, маньяком или...Она дернула плечом:— Подумаешь. Это все сказки для деток.— Да ты вспомни, про это все время в газетах пишут. Сажают девчонку в машину, а потом, потом делают с ней это и — в общем, сама небось все это читала.— Ага, — дернулась она снова. — Все равно. Он это делал со мной.Я не ответил, мне надо было перевести дух.— Он сначала так это заигрывал, — продолжила она, — а потом свернул в сторонку, за большой рекламный щит. И... — тут ее голос задрожал, — Бобби, он сделал мне больно.— О, черт.— Я... я думала, все кровью перепачкаю. Даже во второй раз, когда, ну, знаешь, не должно бы...Я опять с трудом сглотнул, а она вытащила руку у меня из-за головы и стала шарить по карманам. Потом достала, что искала, и сунула мне в руку.— Б-бобби, ты знаешь, что это?— Ну, в общем, да.— Я это стащила у родителей из спальни. Я... они все одинаковые, да, Бобби? То есть они всем подходят?— Наверное. Господи, да не знаю я. Вроде бы.— А — что, если ты... Попробуй?— Джози! Ты что...— Погоди, подожди минутку, Бобби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33