А не исполнить?
Это они вряд ли решатся.
— Ну что, в кабак? — сказал, потянувшись, Гарик, одернул двухтысячебаксовый пиджак. Он одевался всегда стильно, со вкусом и очень дорого.
— Не против, — кивнул его телохранитель. Они пошли к лифтовому холлу. Гарик вдавил кнопку. Двери открылись. И в лоб вору в законе уперся пистолет. Сзади с черной лестницы как привидения возникли еще двое со стволами.
Художник, упираясь в вора в законе стволом, предложил негромко:
— Пройдем в номер. Тихо, без вздоха. Кое о чем перетереть надо.
— Пойдем, — кивнул Гарик. Он слишком дорожил собой, чтобы рисковать.
Они вернулись в двухкомнатный люкс. Гарика усадили в кресло.
— А вот теперь слушай, — сказал Художник. — Может, в Москве лаврушники в чести. У нас же правилки, где решения заранее куплены, не устраивают. У нас культурный город.
— Ты хоть понимаешь, на что танком прешь? — спокойно осведомился Гарик.
Сколько раз выслушивал это Художник. Даже мелкая шваль становится в позу и бьет себя в грудь: «Ты знаешь, на кого наезжаешь?» Все знаем. Все понимаем…
— Тут твое слово ничего не значит, Гарик, — сказал Художник. — Уезжай.
На пистолете Макарова была самоструганая глушилка. Художник направил пистолет в голову вору в законе. И нажал на спусковой крючок.
Хлопок был довольно громким. Открыл глаза Гарик, поняв, что жив. Бра около него разнесло, пуля срикошетила и вошла в кресло.
— Это ты зря, — покачал головой Гарик.
— Не зря, — Художник нажал еще раз на спусковой крючок, и Гарик повалился на пол, всхлипнув и схватившись за ногу.
Его телохранители напряглись, но Шайтан и Армен, их держали под стволами, и дернуться те не могли.
— И еще послушай. До Москвы час лету. Будешь людей посылать со всякими глупостями, киллеров разных — мы тебя, достанем. Обязательно достанем, — Художник присел рядом с Гариком. — Как-то так получается, что мы всех достаем.
Он повернулся и выстрелил в плечо одному из быков, тот заскулил, сполз на пол. По плечу струилась кровь.
— Ничего, братцы славяне, — хмыкнул Художник. — Чурки вас вылечат.
Он резко обернулся и вышел из номера.
Он, Армен и Шайтан сбежали по ступеням черного хода. «Интер» знали как свои пять пальцев. Нырнули в машину.
— Дергаем, — сказал Шайтан.
Через несколько кварталов они скинули в тайник оружие, пересели в машину, в которой их ждала Галка. Вскоре они были на штабной квартире и глушили там виски. Теперь можно и передохнуть.
— Мы не слишком разошлись? — спросил дядя Леша. Он опрокинул в себя рюмку с виски и с хлюпаньем закусил соленой капустой.
— Нормально. Как только мы дадим слабину — нас съедят. На ликерку вон сколько глаз зарятся, — сказал Художник. — Нельзя давать спуску.
Гарик оскорблен. Чтобы ему не потерять авторитет, придется действовать. И что он сделает? Пошлет разборочную бригаду? Вряд ли что путное из этого выйдет. По воровским понятиям предъяву сделает? Тут у него позиции неоднозначные. Слишком многие помнят, откуда и кто он был. Кроме того, сейчас даже на зонах воров часто ни во что не ставят, не то что на воле.
Но ждать продолжения придется. Художник был в этом уверен.
— Наказать надо армян, — произнес он.
— Накажем, — заверил Шайтан.
— Это полезно, — кивнул дядя Леша.
— Долго все это будет продолжаться? — всхлипнула Вика. Она стала выглядеть хуже. Ничегонеделание угнетало ее. А осознание того, что под прошлым подведена черта, а будущее смутно, приводило ее в отчаяние. Она целыми днями слушала проигрыватель или раскидывала карты — то ли на судьбу, то ли на любовь.
Гурьянов в ответ только пожал плечами.
— Вот живешь так, — вздохнула она. — Хорошая работа и новая импортная машина. Одеваешься в хороших бутиках. Ты деловая женщина и считаешь, что навечно оседлала судьбу. И однажды лишаешься всего. Сидишь непонятно на чьей квартире, ждешь непонятно чего. Да еще какие-то маньяки идут по твоим пятам с топором… Я не хочу так, — она слабо улыбнулась и вытерла слезу.
— Так бывает, — сказал Гурьянов. — Мир однажды ломается, и ты перестаешь видеть себя в нем. А потом понимаешь, что жизнь продолжается, и что сам ты еще жив, и надо двигаться дальше.
У Гурьянова мир раскололся тогда, в 1991 году, когда он смотрел с пятого этажа на Лубянскую площадь, а в это время толпа бурлила внизу, скандировала «Смерть ГКЧП» и рушила памятник Дзержинскому. Это была точка, когда Советская империя перестала существовать. И солдаты империи, привыкшие не жалеть себя, свою жизнь, оказались лишними в этом новом мире.
Гурьянов сидел в кабинете заместителя начальника отдела Второго Главного управления подполковника Брагина.
— Вот так кончаются эпохи, — устало произнес Брагин. Гурьянов ничего не ответил. Он завороженно смотрел на толпу.
Это было 21 августа, когда беспомощный и глупый путч провалился, и сразу же были сданы последние позиции, на которых еще держался СССР.
Толпа время от времени подавалась вперед, к подъездам КГБ, и отваливала назад. Брагин сказал:
— Влеплю пулю первому, кто ворвется в мой кабинет.
— Не дурите, — поморщился Гурьянов.
— Уже все равно, — Брагин погладил лежащий на столе свой пистолет.
Последние часы в Комитете все ждали начала штурма здания. И уничтожали секретные документы, оперативные и агентурные дела, которые не должны были достаться штурмующим. Во-первых, во все заварухи перво-наперво громят архивы тайной полиции. Объясняется это просто — эти документы дают власть над людьми. Во вторых, толпа внизу напичкана агентами западных спецслужб, ну а самое главное — из заводил бунта, как правило, многие все годы исправно стучали на своих товарищей по борьбе и были заинтересованы скрыть следы этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92