В третьем случае машину пришлось спалить. Вот там уж должника-азербайджанца доставили в погреб на той хате, где руднянские устраивали сходняки и отдыхали телом и душой. Уже через много лет Художник, увидев по телевизору рекламу «Хорошо иметь домик в деревне», вдруг вспомнил об этом самом домике.
Вид паяльной лампы с язычком пламени, готовой лизнуть кожу и уже подпалившей обильную растительность на груди, быстро остудил упиравшегося азербайджанца. И деньги он вернул с приличными процентами.
— Ерунда, — талдычил Хоша. — Это разве бабки? Это слезинка ребенка, как говаривал писатель.
— А где бабки? — спрашивал дядя Леша.
— Надо обменные пункты валюты брать, — заявил Брюс. — Там можно за раз тридцать тысяч баксов поиметь.
Братва склонялась к этой мысли. И дяде Леше с Художником требовалось немало усилий и красноречия удержать ее от подобных попыток. Но слово Художника хоть и ценилось, поскольку обычно было разумным, но он осознавал, что терпит его братва пока только как кореша Хоши и благодаря его славному тюремному прошлому. Такое положение его не устраивало. Постепенно он находил к каждому ключик. С Арменом обращался доверительно, нарочито выделяя его как человека разумного, говорил: «Нам-то понятно, мы же не Брюс или Блин». С Брюсом вел другую игру — доводил язвительными замечаниями его, туповатого и не умеющего дать отпор словами, до белого каления, но в критический момент сдавал назад, так что Брюс стал опасаться его острого язычка. Пришлось однажды поиграть ножом, когда каратист что-то отпустил по его адресу. Брюс сдал назад, только пробурчал «псих», видя, с какой яростью Художник бросился ему навстречу. Труднее всего было с Блином — совершенно неуправляемым, не имевшим вообще тормозов. Притом Блин в недалекости своей не мог трезво оценить своего места в команде и время от времени претендовал на большую долю в прибыли, так как благодаря своей комплекции играл роль основного вышибалы. и парализовывал одним своим видом жертвы, когда надо было вышибить деньги. Иногда он заводил разговоры и о том, что приходится слушаться всяких там умных, имея в виду Хошу, что уже было дурным признаком, поскольку в команде пахан должен быть один. И когда начинаются споры за власть, команда кончает плохо. Так что Блин был ноющим зубом, и боль эта с каждым днем становилась все сильнее.
— Тридцать тысяч, — разбрызгивал слюной каратист Брюс. Он становился все жаднее до денег, увешался золотыми цепями, мечтал о джипе и о восьмикомнатном доме красного кирпича. — А мы разводим лохов, долги возвращаем по мелочи.
— Постепенность — залог здоровья, — говорил дядя Леша устало.
— Постепенность? — саркастически хмыкал Хоша. — Много мы заработали постепенно? Фраеров разводим.
— Нарабатываем авторитет, — поддерживал дядю Лешу Художник.
— Где он, хваленый авторитет?
— Не сразу Ахтумск строился.
— А мне нужно сразу! — крикнул Хоша, привычно выходя из себя. — Уже почти полтора года херней маемся! Где она, очередь из плачущих банкиров и обобранных промышленников? Где они, миллионы зеленью, дядя Леша? Тысяча зелени за последнее дело — это куда? К нам идут только дешевки. Только дешевки, и может это тянуться сто лет.
— Нужен жмурик, — неожиданно сказал дядя Леша.
— Какой жмурик? — не понял Хоша.
— Пока кого-нибудь не замочим, так и будем мелочами промышлять. Нужно кого-то завалить — и тогда уже другие люди в очередь выстроятся…
— Да, точно, — кивнул Художник. — Кровь — лучшая реклама.
— Реклама — двигатель торговли, как говаривал Чингачгук, — кивнул Хоша.
Старший лейтенант Балабин сел на переднее сиденье «Жигулей», захлопнул резко дверцу, произнес:
— Привет.
— Здорово, служивый, — кивнул Влад. — Ты мне машину развалишь.
— Еще купишь. Ты теперь башлей мешок насшибаешь в свободном полете, — засмеялся Балабин.
— Грузовик зелени, — кивнул Влад.
У метро «Таганская» было полно народу.
— Как тебе отдыхается? — осведомился Балабин.
— Отлично. Уволился в рекордный срок. Не успел оглянуться, а уже приказ.
— Мафия всесильна.
— Уже соображаешь, — хмыкнул Влад.
— Ты даже отвальную не устроил.
— Не устроил, — кивнул Влад. — Не вижу повода для пьянки.
— Обижаешься, что не прикрыли тебя. Казанчев делал все, чтобы тебя вытащить. Но там сам знаешь — политика.
— Ты-то хоть не оправдывайся передо мной. Я все понимаю…
— Это хорошо, — вздохнул Балабин. — Ты меня как, по делу вызвал?
— По делу… Несколько вопросов на засыпку, Николя.
— Каких?
— Немного информации. По делу об убийстве семьи Гурьяновых.
Балабин помрачнел.
— Влад, ты теперь не в конторе. Ты не забыл?
— Не забыл… Я ничего не забываю. В том числе, как и тебя с того света вытащил в Чечне. Ты-то помнишь?
— Я все помню… Зачем тебе это все? В частные сыщики решил податься?
— Я похож на идиота?
— Тогда зачем?
— Начистоту?
— Желательно.
Влад устало потер виски пальцами.
— В общем, так. Брат погибшего Гурьянова — мой друг. Очень хороший друг. Я ему тоже жизнью обязан. Так что долг чести.
— Этому торгашу?
— Торгашу?
— Он же менеджер какой-то фирмы.
— Это важно, кто он?
— Ладно, — махнул рукой Балабин. — Что тебя интересует?
— Почему наша контора занялась этим убийством? Убийства — епархия угрозыска.
— Убийство явно заказное.
— Ну и что?
Балабин помолчал. Потом сказал:
— Помнишь, мы занимались перекидкой валютных средств в офшорные зоны за последние три года?
— Помню. Была перспективная информация.
— В этой афере светилась компания «КТВ».
— Где работал Константин Гурьянов?
— Точно.
— И разбор шел из-за тех денег?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92