С ужасом я обнаружил, что больше некому сообщить о смерти отца: его брат и сестра умерли, не оставив после себя никого, и у меня тоже не было других родственников. К половине двенадцатого, чуть ли не за час до того, как посетители, не проживающие в гостинице, обычно разъезжаются по домам, известие о смерти отца разлетелось по дому, и бар опустел. Наконец и Джек с Дианой простились со мной и Джойс у дверей нашей жилой половины.
– Не надо спускаться вниз, – сказал Джек. – Фред выпустит нас. Сейчас самое главное – как следует выспаться; Джойс, тебе одну красную «бомбочку», а ты, Морис, примешь то, что я тебе прописал: успокоительное, три таблетки. – Он добавил без обычной своей деловитости и предвзятости: – Поверь, мне жаль, что его не стало. Он был славный старик, всегда очень здраво рассуждал. Конечно, это большая утрата для тебя, Морис.
Для меня было чем-то новым услышать от него это умеренное проявление сострадания, сопровождаемое взглядом, в котором читалось сочувствие – не в адрес конкретного человека, без привязки к только что случившемуся, а сочувствие вообще, высказанное, правда, весьма лаконично. Он пожелал нам спокойной ночи ровным голосом, как это сделал бы, скажем, Фред из-за стойки бара, и первым направился к лестнице. Диана двинулась за ним, поцеловав Джойс и бросив взгляд в мою сторону, но не прямо на меня. Я был почти тронут, отметив, что она не стала напускать на себя многозначительный вид, будто ее молчаливый взгляд таит некое послание, более красноречивое, чем могут выразить какие бы то ни было слова. Надо добавить, что и до этого момента она вела себя с удивительной сдержанностью. Я подумал, что стану судить слишком строго, если начну гадать, как долго продлится эта простота общения, для нее нетипичная, однако вопрос возник сам собой. Известно, что только сильным физическим воздействием можно изменить манеру поведения и взгляды человека.
– Давай сразу ляжем, – сказала Джойс. – Ты, наверное, неважно себя чувствуешь.
И действительно, я чувствовал неимоверную усталость во всем теле, как будто простоял весь день в одной и той же позе, но мне совсем не хотелось спать или лежать в темноте, дожидаясь, когда придет сон.
– Еще глоток виски, – сказал я.
– Только самую малость, Морис. И остановись на этом, – сказала умоляюще Джойс. – Не засиживайся за бутылкой. Налей себе и принеси сюда в спальню.
Я сделал так, как она просила, сначала заглянув к Эми, которая спала, ее лицо не сохранило даже следа каких-либо переживаний; на нем отсутствовало, так сказать, выражение сосредоточенности или грусти, которые я наблюдал у взрослых женщин. Оставит ли кончина моего отца какую-то пустоту в ее детском мирке? Я попытался представить себе хоть что-нибудь из того, что, по словам Эми, она не успела сказать деду, и не смог; его отношение к внучке можно было назвать ненавязчиво добродушным, она отвечала ему тем же, только это был как бы детский вариант добродушия, живость с оттенком рассеянности, сосредоточенность на самом себе, и они никогда, насколько я мог судить по собственным наблюдениям, не вели долгих бесед. Но с тех пор, как после смерти матери Эми переехала жить ко мне, вот уже целых полтора года каждое мгновение из жизни деда протекало на ее глазах, и я замечал не раз, что в маленьком мире любая маленькая пустота – это не такое уж малое дело.
– Как она там? – спросила Джойс, когда я вернулся со своим виски в нашу спальню, устроенную рядом со спальней Эми. Обе комнаты одинаковы в ширину – от двери до окна, только в длину наша будет побольше. Стоя на этих дополнительных квадратных футах, Джойс бросила в рот одну из своих красненьких таблеток снотворного и глотнула воды.
– Спит, это уже хорошо. Ты не видела мои успокоительные?
– Вот они. Сразу три таблетки – тебе не многовато будет? При том что ты много выпил сегодня. Надеюсь, Джек все правильно тебе объяснил.
– В конце концов, это не барбитурат.
Я запил белые таблетки своим виски, наблюдая, как Джойс сбросила туфли, стянула через голову платье и повесила его на плечики в стенной шкаф. Того короткого момента, когда она отступила назад и повернулась, было достаточно, чтобы заметить под белоснежным лифчиком мягкое колыхание ее грудей, безупречно пропорциональных развороту плеч и пышной полноте грудной клетки. Она не сделала и трех шагов к кровати, как я поставил стакан на туалетный столик и обнял ее за голую талию.
Она прижалась ко мне быстро и крепко – как человек, который утешает другого. Но очень скоро поняла, что я ищу не утешения – по крайней мере, не в обычном понимании этого слова, – и тут же ее тело напряглось.
– Морис, ты с ума сошел, только не сейчас!
– Именно сейчас. Немедленно. Иди ко мне.
До этого лишь однажды мне случалось испытать подобное необоримое, всеохватывающее желание обладать женщиной, когда твое сознание плывет и впадает помимо воли в полудрему, а в теле само по себе начинает нарастать возбуждение, опережая привычный ход событий. Первый раз такое случилось в доме моей любовницы: я наблюдал, как она режет хлеб на кухне, в то время как ее муж накрывал на стол в комнате в конце коридора, так что моему сознанию и телу нужно было без малейшего промедления возвращаться в нормальное состояние. Я не мог допустить, чтобы сегодня все повторилось в точности, как в тот раз.
Джойс была совершенно голой, я еще местами одет, и, откинув край стеганого одеяла, я повалил ее на кровать. К тому моменту она уже отвечала на мои ласки томными, замедленными движениями; дышала глубоко, но в чуть учащенном ритме, с силой прижимая меня к себе, обнимая руками и ногами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86