Я пришел к выводу, что родину этой вещицы нужно искать за пределами Западной Европы, и у меня было сильное ощущение, что восток совсем не то направление, в каком нужно вести поиск. Возможно, Африка, хотя и очень сомнительно, подумал я, если принять во внимание хотя бы такой факт: годы жизни Андерхилла. Новый Свет, доколумбовские цивилизации – да; я видел именно такую вот радостную, жадную свирепость на лицах ацтекских скульптур. Времени более чем достаточно – полтора столетия, если точно, – чтобы такой предмет совершил путешествие из завоеванной Мексики в Англию тех дней, когда жил Андерхилл, хотя, конечно, будет трудной задачей угадать маршрут, захват испанского галеона с сокровищами – одна из очевидных и далеко не беспочвенных догадок. Но каким бы ни было происхождение статуэтки и каким бы ни был ее путь до Фарема, я еще никогда не видел настолько отталкивающего произведения рук человеческих, и это стало понятно с того самого момента, как я рассмотрел фигурку как следует. Она также была неприятной на ощупь, и не похоже, чтобы стала менее холодной и влажной, чем когда я впервые взял ее в руки где-то около двенадцати часов тому назад, и не заметно, чтобы она хоть слегка потеплела теперь, после нескольких минут соприкосновения с моими пальцами; без сомнения, объяснялось это какой-то примесью в металле. В общем, это была именно такая вещь, которую Андерхилл, возможно, выбрал бы из коллекции схожих изображений человеческого скотства, чтобы иметь при себе в могиле для доказательства своего воскрешения.
Я поставил фигурку на стол и взял в руки дневник; бумага, как стало ясно с первого взгляда, оказалась такой же, как и в блокноте, который я изучал в Хобсоновском зале в колледже Всех Святых. Наверное, и те, и эти страницы находились первоначально под одной обложкой. Буквы на листах заметно выцвели, став какими-то размыто-бурыми, но текст, однако, остался вполне разборчивым. Это была тонкая пачка бумаг, в целом не более четырнадцати-пятнадцати листов, и первые не содержали ничего, кроме мучительно туманных воззваний к тому, кто вытащит рукопись на свет божий, в таком духе:
Прояви терпение: все будет сказано тебе в свое время. Подчини себя моей Воле, и тебе откроется Чудо. Подготовься: воздержись от каких бы то ни было спиртных Напитков и согревающего с добавкой Ликеров (по крайней мере, в этом я уже сделал первые шаги к сотрудничеству), ограничившись тем Вином и слабым Элем, которые способствуют здоровью. Хорошо запомни, что хотя Философия и приятственна по сути, ее Чело бывает временами затуманено строгостию и отчуждением…
И тому подобное. Единственный параграф, который отличался от увещеваний подобного рода, был смещен от полей к центру листа, как будто с целью особо выделить его, сделать заметным; в нем содержалась справка, составленная, наверное, Андерхиллом (своего рода средство связи, которое, как я уже доказал, понятно мне) и предназначенная скорее самому себе, а не моему вниманию. Она содержала в себе следующее:
Название деревни Фарем. Ср. Фарем Хэйвен в Саутхэмптоншире. Никаких точных сведений. Предположительно: Фар Хоум – дальний дом, др. слов, отдаленное селение; или: Фэр Хоум – прекрасный дом. Или: из др. – германск. и готского: феор, т. е. страх. Отсюда: Феорхейм, предполож. Место Страха.
Прав или не прав был Андерхилл со своими этимологическими рассуждениями, я нашел, что в них усматривается какая-то логика, подобная той, которая присутствовала в моих догадках о происхождении названия «Лесовик». Но подобное теоретизирование уводило в неограниченно обширную и удаленную область мышления; я оставил в покое этот параграф и удрученно продолжил чтение дневника. На последнем листе было где-то пять-шесть строк, написанных спотыкающимся корявым почерком, в котором с трудом узнавалась рука Андерхилла:
Мой последний час ближе, чем я полагал. Отпусти Слуг своих немедля, отошли из дома всех, кроме членов твоей Семьи. Сам не выходи наружу; ни с кем не встречайся и не покидай своей комнаты, с тем чтобы я мог застать тебя одного, когда приду. Имей нашего маленького серебряного Друга при себе постоянно, иначе все пойдет прахом. А теперь прощаюсь до дня моего возвращения.
Только одно из этих указаний было легко осуществимым, а оно, по-видимому, и было самым главным. Я взял фигурку без лишних колебаний и рассуждений и сунул ее с отвращением в левый боковой карман пиджака, где она выпирала некрасивым бугорком. С этим покончено, что дальше? Приготовившись снова собрать листки в стопку, я перевернул последний лист и положил его сверху на остальные, заметив по ходу дела, что на обратной стороне имелась пара рукописных строк. Они были начертаны твердым неторопливым почерком, характерным для первых страниц; я прочитал:
Буду ждать тебя в малой гостиной в полночь на следующий день после твоего Открытия. Помни, что ты должен быть один.
Что-то заставило меня выпучить глаза, вскочить со стула и ощутить дрожь во всем теле: не содержание этой приписки, а качество чернил – темно-голубые или черные, совсем не выцветшие, как будто их нанесли на бумагу только сегодня. Но ведь такое невозможно!
Меня охватило сильное, но (опять) безрассудное стремление что-нибудь срочно предпринять. Нужно было сейчас же найти Люси. Я слышал, как она говорила, что после обеда она собирается…
Чем-то заниматься? Где? Вот! – почитать книгу, полежать на солнце в саду. Я схватил записку и выскочил из кабинета, пересек прихожую, открыл парадную дверь и дошел до юго-восточного угла дома. Люси сидела в складном кресле на лужайке, Ник был рядом с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86