Ничего не исчезло. Да и исчезать-то было нечему. Исчезли только Таквер
и Садик. "Занятия Необитаемого Пространства", чуть поблескивая, тихонько
вращались на сквозняке из открытой двери.

На столе лежало письмо. Два письма. Одно - от Таквер. Оно было
коротким: ее мобилизовали на неопределенный срок в Лаборатории по
Разведению Съедобных Водорослей на Северо-Востоке. Она писала: "Отказаться
сейчас было бы бессовестно с моей стороны. Я пошла в РРС, поговорила с
ними, прочла их разработку, которую они послали в Биологический отдел КПР,
и я им действительно нужна, потому что я занималась именно этим циклом:
водоросли - жгутиковые - креветки - кукури. Я попросила в РРС, чтобы
тебя назначили в Рольни, но, конечно, они не будут ничего предпринимать,
пока ты сам тоже не попросишься туда, а если это невозможно из-за работы в
Ин-те, ты не попросишься. В конце концов, если это уж очень затянется, я
скажу им, чтобы они нашли другого генетика, и вернусь! С Садик все в
порядке, она уже умеет говорить "вет", это значит "свет". Мы уехали не
очень надолго. Вся, на всю жизнь, твоя сестра, Таквер. Пожалуйста,
пожалуйста, приезжай, если сможешь".

Вторая записка была нацарапана на крошечном обрывке бумаги: "Шевек.
Как вернешься - в Каб. Физ. Сабул".

Шевек метался по комнате. Буря, порыв, пронесшие его по улицам, еще не
унялись в нем. Опять он уперся в стену. Идти дальше он не мог, но не мог и
не двигаться. Он заглянул в стенной шкаф. Там не было ничего, кроме его
зимней куртки и рубахи, которую ему вышила Таквер, любившая изящное
рукоделие; ее немногие платья исчезли. Ширма была сложена, открывая взгляду
пустую кроватку. Не убранная с помоста постель была скатана и аккуратно
накрыта оранжевым одеялом. Шевек снова наткнулся на стол, опять прочел
письмо Таквер. На глаза у него навернулись слезы. Его сотрясало яростное
разочарование, гнев, дурное предчувствие.

Злиться было не на кого. И это было хуже всего. Таквер была нужна,
нужна, чтобы бороться с голодом - своим, его, Садик. Общество было не
против них. Оно было за них; с ними; оно было ими.

Но ведь он уже отказался от своей книги, и от своей любви, и от своего
ребенка. Сколько жертв можно требовать от человека?

- Черт! - сказал он вслух. Правийский язык был плохо приспособлен
для того, чтобы ругаться. Трудно ругаться, когда секс не считается
непристойным, а богохульство не существует.

- Вот черт! - повторил он. Он мстительно скомкал неряшливую записку
Сабула, а потом ударил сжатыми кулаками по краю стола - раз, и другой, и
третий,- в приступе гнева стремясь ощутить боль. Но все было бесполезно.
Ничего нельзя было поделать и никуда нельзя было уйти. В конце концов ему
пришлось раскатать постель, лечь одному и уснуть - безутешно и с дурными
сновидениями.

С самого утра постучалась Бунуб. Шевек встретил ее в дверях и не
посторонился, чтобы пропустить в комнату. Бунуб, их соседке по бараку, было
лет пятьдесят. Она работала слесарем-механиком на авиамоторном заводе.
Таквер она всегда забавляла, а Шевека приводила в ярость. Во-первых, она
зарилась на их комнату. Она говорила, что, как только эта комната
освободилась, она подала на нее заявку, но не получила, потому что
квартальный регистратор жилых помещений к ней плохо относится. В ее комнате
не было углового окна - предмета ее неутихающей зависти. Но ее комната
была двойная, а она жила в ней одна, что, с учетом нехватки жилья, было с
ее стороны эгоистично; но Шевек нипочем не стал бы тратить время на то,
чтобы осуждать ее, если бы она сама не вынудила его к этому своими
оправданиями. Она вечно объясняла, объясняла... У нее был партнер, партнер
на всю жизнь, "вот, как вы оба" (жеманная улыбочка). Только куда девался
этот партнер? О нем почему-то всегда говорилось в прошедшем времени. Между
тем, необходимость двойной комнаты вполне подтверждалось чередой мужчин,
входивших в дверь Бунуб: каждый вечер - другой мужчина, точно Бунуб -
здоровенная семнадцатилетняя девчонка. Таквер наблюдала за этой процессией
с восхищением. Бунуб приходила и в подробностях рассказывала ей про этих
мужчин, и жаловалась, жаловалась... То, что ей не досталась угловая
комната, было лишь одной из ее бесчисленных обид. Характер у нее был столь
же коварный, сколь мерзкий, она во всем ухитрялась увидеть плохое и тут же
переносила все на себя. Завод, где она работает, это отвратительное
скопление бестолковости, блата и саботажа. Каждое собрание ее синдиката -
это сплошной сумасшедший дом, бесконечные несправедливые инсинуации, и все
- по ее адресу. Весь социальный организм направлен на преследование Бунуб.
От всего этого Таквер начинала хохотать, иногда истерически, прямо в лицо
Бунуб. "Ой, Бунуб, ты такая смешная!" - говорила она, а женщина с
седеющими волосами, тонкими губами и вечно потупленными глазами слабо
улыбалась, не обижаясь, вот нисколечко - и продолжала свои чудовищные
тирады. Шевек понимал, что Таквер права, смеясь над ней, но сам смеяться не
мог.

- Это ужасно,- сказала Бунуб, протиснулась мимо него в комнату и
направилась прямо к столу, чтобы прочесть письмо Таквер. Она взяла его;
Шевек вырвал его у нее из рук со спокойной быстротой, которой она не
ожидала.

- Прямо кошмар. Даже за декаду не предупредили. Просто: "Сюда!
Немедленно!" А еще говорят, что мы - свободные люди, мы считаемся
свободными людьми. Вот смеху-то! Это ж надо, так разбить счастливое
партнерство. Знаешь, для того-то они так и сделали. Они против партнерств,
так все время бывает, они нарочно рассылают партнеров в разные места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96