"Дуры вы, дуры! - хотелось сказать Марии Ивановне. - Или вы не видите, что они замышляют?"
- А не выпить ли нам по маленькой? - спросил Павел Семенович, тоже поглядывавший на этих развеселых девиц.
Мария Ивановна аж вздрогнула:
- С каких это доходов? И что за веселье приспичило?
- Эх, Маша! Однова живем. Как говорится - проверяй жизнь радостью. Ежели ты прав, тебе должно быть радостно. Вот веришь или нет, а мне сейчас радостно!
- Его на смех, дурака, подняли, а он радуется.
- Да не в этом дело... Я своего добиваюсь, вот что главное-то. Пока я отстаиваю свою правду, я уважаю себя.
- Вот завтра приедем к начальству, получишь по морде и радуйся.
- Опять двадцать пять! Ну и получу, а дальше что?
- Утрешься, и больше ничего, - сказала Мария Ивановна с какой-то злорадной усмешкой.
- А уверенность моя пошатнется? Нет! Укрепится только... Пойду дальше, выше! Пусть, пусть бьют... Но кто будет прав? Вот в чем закорюка.
- Кому нужна твоя правота?
- Да мне же самому.
- Ну и дурак.
- Нет, Маша, ты меня должна понять, должна. Правде нужно, чтобы в нее верили.
Павел Семенович поймал за руку официантку и попросил чекушку водки.
Мария Ивановна сперва отнекивалась пить: "Кабы изжога не замучила?" А выпив стопку, раскраснелась и повеселела:
- Ты какой-то бесчувственный. Его бьют, а он говорит: мало. Недаром тебя Колтуном прозвали.
- Подумаешь, беда какая! Но главное, Маша, главное! Ничего они из меня не выбьют. На своем стоял и стоять буду. - Павел Семенович широко размахнулся и погрозил кому-то пальцем.
- Пошли на волю, а то тарелки побьешь. - Мария Ивановна взяла его под руку, и они заковыляли к дверям.
Вечер был теплый, тихий, с тем ранним дремотно-синим туманом, который загодя до полного заката повисает над землей только ранней осенью. Небо было еще светлым, но деревья уже потемнели. Посреди старинного изреженного парка, на самом юру, в окружении четырех искалеченных лип стояла церквушка с пятью куполами без крестов, крытыми черным рубероидом. Оттуда доносился торопливый и тупой перестук мукомольного двигателя да гортанный галдеж галочьей стаи, летавшей над липами.
- Пойдем-ка, мать, полюбуемся на красоту божью, - сказал Павел Семенович.
- Там любоваться-то нечем. Все уж давно растащено.
- На травке посидим, молодость вспомним. Все равно идти некуда. До поезда еще далеко.
- Так-то оно так, - вроде бы и соглашалась Мария Ивановна.
- Вот и хорошо. Пошли, мать! - Он обнял ее за плечи.
- А может быть, в Дом культуры сходим? Там, говорят, картинная галерея открылась, - сказала Мария Ивановна в некоторой нерешительности.
- Лучше этой картины не нарисуешь. - Павел Семенович указал рукой на заброшенный парк. - В клубе народ, а тут мы одни. Устал я, Маша.
- Ну, пойдем, пойдем... - Мария Ивановна обняла за талию обмякшего Павла Семеновича и повела его по старой выщербленной аллее.
Они сели возле церкви на потемневшую от времени и дождей лавочку заломанного чахлого куста сирени. Перед ними широким распадком протянулся до самой речки пустырь. Когда-то здесь были пруды с водопадами, лодками... Посреди каждого пруда возвышался остров с беседкой в цветущей кипени сирени да жасмина.
Мария Ивановна вспомнила, как она в тридцатом году, тогда еще комсомолка, приезжала сюда на кустовой слет активистов-избачей. "Даешь темп коллективизации!", "Вырвем жало у кулака!" - кричали они и подымали кверху руки. А потом катались на этих прудах в лодках и пели. Им надели красные нарукавные повязки и кормили в столовой по талонам... Как давно это было!
Павел Семенович курил и покашливал. Потом, загасив о подошву папироску, сказал:
- Я вот о чем подумал: живем мы вроде понарошке. В игру какую-то играем. И все ждем чего-то другого. Будто она, эта разумная жизнь, за дверью стоит. Вот-вот постучится и войдет.
- Ждешь-пождешь, да с тем и подохнешь, - сказала Мария Ивановна. Видать, наша суета и есть жизнь. Другой, Паша, наверно, не бывает.
Подошел от мукомолки сторож, древний старичок в опрятном сереньком пиджачке и в синей косоворотке, застегнутой на все пуговицы:
- Покурить, извиняюсь, у вас не найдется?
Павел Семенович вынул пачку "Беломорканала". Старичок закурил, присел на лавочку.
- Дальние? - спросил он.
- Из Рожнова, - ответил Павел Семенович.
- По делу или к родственникам отдохнуть?
- В область едем. "Малашку" ждем. А тут места знакомые. Сидим вот, пруды вспоминаем, - сказал Павел Семенович.
- Да что вы помните!
- Мы-то? - оживилась Мария Ивановна. - Даже острова помним. На котором острове сирень росла, на котором жасмин.
- Было, было, - закивал старичок. - Да что пруды?! Фанталы били. Белые лебеди плавали... Какие же были аллеи! Перекрещенные и так, и эдак. И кирпичом выстланы. На ребро клали кирпич-то.
- А вы что, работали в саду? - спросила Мария Ивановна.
- Всякое случалось, - уклончиво ответил старичок. - Сад был бога-атый. Дерева все заграничные посажены. Вот, бывало, начнет снег выпадать - они и зацветут.
- Зачем же они в такую пору зацветали? - спросил Павел Семенович. Цвет померзнет.
- На то они и заграничные. Им своя задача дадена от земли. А по нашей природе несовпадение, значит. Но поскольку диковинка - ценность имеет.
- Вы, случаем, не здесь живете? - спросил Павел Семенович.
- Здесь, при церкви, то есть при мукомолке. А что?
- Попить захотелось.
- Пойдемте.
Старичок провел их к тыльной стороне церкви, где к беломраморному высокому полукружью прилепилась кирпичная сторожка о двух окнах. Они вошли в нее; там, в глубине, оказалась еще и железная кованая дверь, ведущая в церковь. Старичок отворил ее и нырнул за высокий тесаный порог.
- Идите сюда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28