Остановимся на этом летописном материале. Большинство летописных источников, направленных против Бориса, говоря о Борисе, или сознаются, что пишут по слуху, или как человека, хвалят Бориса. Но осуждающие Бориса сказания, во-первых, не умеют согласно передать обстоятельства убийства Димитрия, как мы это видели, и, кроме того, заключают в себе внутренние противоречия. Составлялись они долго спустя после события, когда Димитрий был уже канонизирован и когда царь Василий, отрекшись от своего же следствия по делу Димитрия, всенародно возвел на память Бориса вину в убийстве царевича, и оно стало официально признанным фактом. Во-вторых, все вообще сказания о смуте сводятся к очень небольшому числу самостоятельных редакций, которые позднейшими компиляторами очень много перерабатывались. Одна из этих самостоятельных редакций (так называемое «Иное сказание»), очень влиявшая на разные компиляции, вышла целиком из лагеря врагов Годунова – Шуйских. Если мы не примем во внимание и не будем брать в расчет компиляций, то окажется, что далеко не все самостоятельные авторы сказаний против Бориса; большинство из них очень сочувственно отзывается о нем, а о смерти Димитрия часто просто молчат. Далее, враждебные Борису сказания насколько пристрастны в своих отзывах, что явно на него клевещут, и их клеветы на Бориса далеко не всегда принимаются даже его противниками-учеными, – например, Борису приписываются: поджог Москвы в 1591 году, отравление царя Феодора и дочери его Феодосии.
Эти сказания отражают в себе настроения общества, их создавшего; их клеветы – клеветы житейские, которые могли явиться прямо из житейских отношений: Борису приходилось действовать при Феодоре в среде враждебных ему бояр (Шуйских и других), которые его ненавидели и вместе с тем боялись, как неродовитую силу. Сперва они старались уничтожить Бориса открытой борьбой, но не могли; весьма естественно, что они стали для той же цели подрывать его нравственный кредит, и это им лучше удалось. Прославить Бориса убийцей было легко. В то смутное время, еще до смерти Димитрия, можно было чуять эту смерть, как чуял ее Флетчер. Он говорит, что Димитрию грозит смерть «от покушения тех, которые простирают свои виды на обладание престолом в случае бездетной смерти царя». Но Флетчер не называет здесь Бориса, и его показание может распространяться и на всех более родовитых бояр, так как они тоже могли явиться претендентами на престол. Буссов говорит, что многие бояре хотели смерти Димитрия, а больше всех Борис. Нагие могли стоять на такой же точке зрения. Ненавидя все тогдашнее боярское правительство, они ненавидели Бориса только как его главу, и царица Мария, мать Димитрия, по весьма естественной филиации идей в минуту глубокого горя могла самоубийству сына придать характер убийства со стороны правительства, иначе говоря – Бориса, а этой случайно брошенной мыслью противная Борису боярская среда могла воспользоваться, развить эту мысль и пустить в ход в московском обществе для своих целей. Попав в литературу, эта политическая клевета стала общим достоянием не только людей XVII века, но и позднейших поколений, даже науки.
Помня возможность происхождения обвинений против Бориса и соображая все сбивчивые подробности дела, нужно в результате сказать, что трудно и пока рискованно настаивать на факте самоубийства Димитрия, но в то же время нельзя принять господствующего мнения об убийстве Димитрия Борисом. Если признать это последнее мнение требующим новых оправданий – а его именно таким и надо считать, – то мы можем объяснить выбор Бориса и без связи с его «злодейством». А что касается до этого господствующего мнения о виновности Бориса, то для его надлежащего подтверждения нужны, строго говоря, три исследования: во-первых, нужно доказать в деле Димитрия невозможность самоубийства и, стало быть, подложность следственного дела. Белов, доказывая подлинность этого дела, исследовал с медицинской точки зрения возможность самоубийства в эпилепсии. Медики говорили, что подобное самоубийство возможно. Что касается до самого следственного дела, то оно представляет нам подробности, отличающиеся такой наивностью, что подделать их в то время было бы просто невозможно, так как требовалось бы уже слишком много психологического чутья, недоступного людям XVII века. Далее, во-вторых, если и была бы доказана невозможность самоубийства, то следует еще доказать, что убийство было своевременно, что в 1591 году можно было предвидеть бездетную смерть Феодора и с нею связывать какие-нибудь расчеты. Этот вопрос очень спорный. Да, наконец, в-третьих, если бы такие расчеты и были возможны, то один ли Годунов мог их тогда иметь? Разве никто, кроме Годунова, не имел интереса в смерти Димитрия и не мог рискнуть на убийство?
Вот сколько темных и неразрешимых вопросов заключается в обстоятельствах смерти Димитрия. Пока все они не будут разрешены, до тех пор обвинение Бориса будет стоять на очень шаткой почве, и он перед нашим судом будет не обвиняемым, а только подозреваемым: против него очень мало улик и вместе с тем есть обстоятельства, убедительно говорящие в пользу этой умной и симпатичной личности...

Царствование Бориса Годунова

Умирая, Феодор не назначил себе преемника, а только оставил на всех «своих великих государствах» жену свою, Ирину Феодоровну. Тотчас после его смерти Москва присягнула царице; ее просили править с помощью брата, Бориса Феодоровича. Но от царства Ирина наотрез отказалась, съехала из дворца в Новодевичий монастырь и постриглась там под именем Александры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150