1
На международном престижном аукционе фирмы "Глемб энд бразерс"
разразился скандал. Суть его, по публикациям в западной прессе, сводилась
к следующему: за полтора миллиона долларов анонимным покупателем была
приобретена выставленная на аукционе золотая миниатюрная табакерка работы
выдающегося русского ювелира Георгоса Диомиди (родился в 1895 году, умер в
1950-м). Через неделю после продажи табакерки владелец американской
ювелирной фирмы и сети ювелирных магазинов Кевин Шобб собрал журналистов и
на пресс-конференции заявил, что искусно выполненная табакерка, которую
без натяжки можно считать произведением искусства, на самом деле исполнена
не Диомиди, а является прекрасной подделкой, на ней стоят фальшивые
клейма. К экспертизе Шобб настоятельно рекомендует привлечь среди прочих и
господина Модеста Гилевского, известного в кругу искусствоведов и
специалистов, авторитетнейшего знатока ювелирного дела в дореволюционной
России, особенно работ Георгоса Диомиди.
Скандал этот, разумеется, был значим лишь для небольшого круга людей;
тревоги и заботы глобального порядка терзали мир: войны в разных его
точках, неубранные тела убитых солдат, женщин и детей, сгоревшие в пожарах
жилища и храмы, наводнения и землетрясения, стоны и плач тысяч обезумевших
от горя и ужаса людей...
Спустя какое-то время о скандале забыли, он уступил место другим
сенсациям-однодневкам.
И все же история эта имела свое продолжение в городе, отстоявшем от
эпицентра события за тысячи верст, а если еще сузить пространство, то - в
местном музее этнографии и художественного промысла, где в кабинете
заведующего отделом рукописей и спецфондов Модеста Станиславовича
Гилевского собрались журналисты, уговорившие хозяина кабинета на краткую
пресс-конференцию. А повод для этого был: доктор искусствоведения
Гилевский приглашен в Филадельфию, чтобы выступить в качестве официального
эксперта на судебном процессе, который именуется "Фирма Глемб энд бразерс"
против Кевина Шобба..."
Кабинет Гилевского был небольшой тесной комнатой, сплошь уставленной
по периметру застекленными шкафами, высокими тумбами с картотечными
ящиками, у окна втиснут заваленный бумагами письменный стол, в углу
возвышался старинный коричневый сейф, дверь его тяжела, как пласт времени,
которое он пережил, и украшена бронзовым литьем в виде головы слона,
видимо, символизировавшего силу. Наверху полукругом шли бронзовые буквы
"Густав Шлезингер. Штуттгарт. 1912". В глубине комнаты виднелась дверь,
обитая железом и запертая на раздвижную решетку. Открыть ее имел право
либо сам Гилевский, либо кто-нибудь из сотрудников (да и то лишь
избранные), но обязательно с разрешения Гилевского, которое, впрочем,
требовалось даже для того, чтобы войти в его кабинет, на двери которого
висела табличка "Посторонним не входить". А за той железной дверью и
находилась святая всех святых - несколько помещений, где хранились самые
драгоценные рукописные фонды, там же были и запасники; в помещения эти
редко кто допускался. Сорок лет здесь властвовал Модест Станиславович
Гилевский, и установленный им давным-давно порядок сей изменить никто не
мог, хотя кое у кого из сотрудников музея и возникал внутренний протест
против подобной деспотической власти Гилевского, устоявшейся на его
авторитете...
Нынче же особая музейная тишина кабинета была пробуждена голосами
журналистов, ослеплена вспышками блиц-лампы фотокамеры. Он не пустил всю
эту братию в глубину кабинетика, а держал оборону почти у самой входной
двери. Никто из сотрудников на эту летучую пресс-конференцию не был
приглашен. Репортеры же вторглись почти явочным порядком и уже на месте
уговорили хозяина кабинета ответить на вопросы. Они застигли его, когда он
собирался в дорогу, просматривал какие-то бумаги. Он стоял перед ними
раздраженный, суровый - высокий сухощавый человек с совершенно лысым
глянцевым черепом, глаза внимательные и настороженные не выказывали
ничего, кроме желания поскорее избавиться от этих людей, нагрянувших не
вовремя и как бы заставших его врасплох. Поэтому и отвечал на их вопросы
кратко:
- Судьба Диомиди, вернее его творений, трагична. Мы точно не знаем,
сколько шедевров он создал. По каталогу числится двадцать девять. Все они
рассеяны по миру. В первые годы после революции часть его произведений
была переплавлена просто в куски золота, что-то продано за рубеж -
советской власти нужны были деньги, какая-то часть похищена. А изделий его
должно быть не меньше сотни... Вот, господа, все, что я знаю. А вы
требуете, чтоб я фантазировал, измышлял... Что? А... Предки его,
греки-киприоты переселились в Россию в начале XVII века... Мы ведь и
Фаберже считаем русским мастером...
Слава Гилевскому была не нужна, в определенных пределах она уже
обласкала его за те сорок лет, что он провел в стенах этого трехэтажного
старинного здания, она вышла за порог музея давно, наградив его
авторитетностью в среде коллег в разных городах. Сорок лет назад он пришел
сюда молодым человеком - образованным, начитанным, жадным к знаниям,
избравшим предметом своих интересов творчество таких художников-ювелиров,
как Бенвенуто Челлини, Фаберже, Диомиди. За эти сорок лет он защитил
кандидатскую и докторскую, быстро поднимаясь по ступеням карьеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47