Репиху покинули силы.
- Спасите, люди добрые! - простонала она слабым голосом, но никто ее не услышал. Вихрь спирал ей дыхание. Тогда она поняла, что ей отсюда не уйти.
Она сняла с себя платок, кофту, фартук, разделась чуть не до рубашки и укутала ребенка, потом увидела поблизости плакучую березу, подползла к ней на четвереньках и, положив ребенка на сухое местечко, упала наземь рядом с ним.
- Господи! Прими мою душу! - прошептала она и закрыла глаза.
Наконец, буря утихла. Наступила ночь, тучи рассеялись, и кое-где показались звезды. Под березой все так же неподвижно белела фигура Репихи.
- Но-о-о!.. - вдруг раздался чей-то голос в темноте. Минуту спустя послышался стук колес и шлепанье лошадиных копыт по лужам.
Это Гершек, арендатор из Вжецёндз, продав в Ословицах гусей, возвращался домой.
Увидев Репиху, он подошел к ней.
Глава X
Победа гения
Гершек усадил Репиху в телегу и хотел было везти ее в Баранью Голову, но по дороге встретился с Репой, который догадавшись, что жену застигла буря, выехал ей навстречу.
Бедная женщина пролежала целые сутки, но на другие встала, потому что ребенок расхворался. Пришли кумушки, обкурили его освященными травами, а когда это не помогло, старая кузнечиха взяла решето и черную курицу и заговорила болезнь. Ребенку и в самом деле сразу стало легче, но беда была с Репой: он глушил теперь водку без всякого удержу, и не было никакой возможности с ним сладить. Странное дело: когда Репиха пришла в себя и спросила его о ребенке, он не только не выказал ей сочувствия, а грубо проговорил: "Шатайся больше невесть где, а ребенка пусть черти возьмут! Задал бы я тебе, если бы ты мне его загубила!" Эта неблагодарность вызвала у нее чувство глубокой горечи, она хотела было его упрекнуть, но не могла ничего сказать, а только посмотрела на него сквозь слезы и голосом, исходившим прямо из сердца, крикнула с страшной болью: "Вавжон!" Мужик так и вскочил с сундука и с минуту молчал, не смея взглянуть на жену, наконец заговорил, но уже совсем по-иному: "Марыся, дорогая, прости ты меня! Вижу, что понапрасну я тебя обидел". Он громко зарыдал и бросился целовать ей ноги; тогда и она заплакала. Он чувствовал, что не стоит такой жены. Но этот мир недолго продолжался. Горе, жгучее, как рана, разжигало их друг против друга. Репа, возвращаясь домой, пьяный или трезвый, не разговаривал с женой и садился на сундук, волком уставясь в землю. Так он просиживал часами, словно окаменев. Жена суетилась, работала, как и раньше, но тоже молчала. Иной раз им и хотелось заговорить, но оба испытывали какую-то неловкость. Так они и жили, словно в обиде друг на друга, и в избе их водворилась могильная тишина. Да и о чем им было говорить, когда оба знали, что спасения нет и судьба их решена.
Прошло несколько дней. Репу стала преследовать какая-то страшная мысль. Он пошел к исповеди, к ксендзу Чижику, но ксендз велел прийти на следующий день. А на следующий день Репа пошел не в костел, а в корчму. Люди слышали, как он спьяна говорил, что раз бог не хочет ему помочь, так он продаст душу дьяволу. С тех пор все стали его избегать, и над его домом нависло какое-то проклятие. Злые языки уже поговаривали, что войт и писарь правильно сделали, сдав его в солдаты, потому что из-за одного такого негодяя может обрушиться тара господня на всю Баранью Голову. Кумушки тоже не плошали и стали рассказывать про Репиху всякие небылицы
Как-то высох у Репы колодец. Репиха пошла к корчме за водой и по дороге услышала, как мальчишки говорили: "Вон солдатка идет!" А один даже сказал: "Не солдатка, а дьяволова жена!" Бедная женщина, не промолвив ни слова, пошла дальше, хоть и заметила, как они перекрестились, наполнила ведро водой и скорее домой, а тут Шмуль стоит возле самой корчмы. Увидев Репиху, он вынул изо рта фарфоровую трубку, с которой никогда не расставался, и крикнул:
- Эй, Репиха!
Она остановилась и спрашивает:
- Чего вам?
А он:
- Были вы в суде?
- Была!
- Были у ксендза?
- Была!
- Были в усадьбе?
- Была!
- Были в присутствии?
- Была!
- И ничего не добились?
Репиха только вздохнула, а Шмуль продолжал:
- Ну, до чего же вы глупы! Наверное, во всей Бараньей Голове не найдется глупее вас! И зачем вы туда ходили?
- А куда же мне было идти? - возразила она.
- Куда? - повторил Шмуль. - А на чем у вас контракт? На бумаге. А не будет бумаги, так не будет и контракта; разорвите бумагу - и дело с концом!
- О господи, - говорит Репиха, - да будь она у меня, давно бы я ее разорвала.
- Так что же? Будто вы не знаете, что бумага у писаря? Ну, а я знаю хорошо, что вы много у него можете добиться. Он же сам мне сказал: пусть, говорит, Репиха придет ко мне и попросит, так я, говорит, сейчас же бумагу разорву - и дело с концом!
Репиха ничего ему не ответила, только схватила ведро и пошла домой. Между тем на дворе стемнело.
Вечером пан писарь, уже полураздетый, в одном белье, задрав кверху козлиную бородку, лежал в кровати и читал "Тайны Тюильрийского дворца", издания Бреслауэра. Он читал сцену, в которой посол испанский Олозага целовал ножки королевы Евгении. Эта сцена была так чудесно написана, что писаря прямо подбрасывало на кровати.
Горит свеча, потрескивает муха в сале... Вдруг писарь слышит, как кто-то - стук! стук! - в дверь, но так тихо, что он едва ловит ухом этот стук.
- Кто там? - громко спросил он, сердясь, что ему помешали.
- Я, - ответил кто-то шепотом.
- Кто это "я"?
Голос пролепетал едва внятно:
- Я, Репиха.
Писарь вскочил и отворил дверь. Репиха вошла так робко, что хотела что-то сказать - и не смогла. А он был добрый человек - Золзикевич - и ободрил ее. Хоть он и был не одет, он сразу же обнял ее, говоря:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22