- Почему вы говорите; "к счастью"?
- Я говорю о тех, для кого жизнь потеряла бы тогда всю прелесть, произнес молодой человек с самым трагическим видом.
- Вы мне слишком много приписываете...
Но пан Виктор уже перешел к лирике.
- Вы ангел...
- Ну... хорошо... Поговорим, однако, о чем-нибудь другом. Так вы не любите Ель-ского?
- Минуту тому назад я возненавидел его.
- Ах, как вы капризны! Вы заслуживаете, чтоб вас побили. Перестаньте дуться и назовите своего любимого поэта.
- Совинский...* - мрачно пробормотал Виктор.
______________
* Совинский Леонард (1831-1887) - польский поэт.
- А я попросту его боюсь. Ирония, кровь, пожары... дикие вспышки, бр-р!
- Такие вещи меня ничуть не пугают.
Сказав это, он посмотрел так грозно, что собака, выбежавшая из какой-то избы, поджала хвост и в ужасе попятилась назад.
Незаметно подошли они к дому, в окне которого мелькнули козлиная бородка, вздернутый нос и ярко-зеленый галстук, затем остановились перед хорошеньким домиком, увитым диким виноградом, с окнами, выходящими на пруд.
- Смотрите, какой хорошенький домик! Это единственное поэтическое место во всей Бараньей Голове.
- Что это за дом?
- Раньше тут был приют. Здесь учились читать крестьянские дети, когда их родители работали в поле. Папа специально для этого велел выстроить этот дом.
- А теперь что в нем?
- А теперь в нем стоят бочки с водкой. Понимаете, времена изменились. Теперь мы с нашими крестьянами только соседи. Мы стараемся ничего общего с ними не иметь.
- Гм! - буркнул пан Виктор. - Но, однако...
Но он не договорил, остановившись перед большой лужей, в которой лежало несколько свиней, "справедливо названных так за свою неопрятность". Обходя ее, они очутились возле избы Репы.
У ворот на пне сидела жена Репы, подперев голову руками. Ее бледное лицо, казалось, окаменело от горя, веки покраснели, а потускневшие глаза тупо уставились куда-то вдаль.
Репиха даже не заметила проходившей мимо нее пары, но панна Ядвига, увидев ее, сказала:
- Добрый вечер!
Женщина поднялась и, подойдя ближе, повалилась им в ноги и молча заплакала.
- Что с вами, милая? - спросила панна.
- Ох, ягодка моя золотая, зорька ты моя румяная! Может, сам господь мне тебя послал! Заступись хоть ты за меня, радость ты моя!
И она принялась рассказывать о своей беде, поминутно прерывая рассказ и целуя барышне руки или, вернее, перчатки, которые сразу покрылись пятнами от ее слез. Панна Ядвига совсем растерялась. Ее хорошенькое серьезное личико выражало заметное смущение, с минуту она молчала, не зная что делать, наконец, нерешительно проговорила:
- Чем же я могу вам помочь, моя милая? Enfin!* Мне вас очень жаль... Но у меня нет никакой власти... и я ни во что не вмешиваюсь... Правда... Чем я могу вам помочь? Вы лучше пойдите к папе... Может быть, папа... Ну, прощайте.
______________
* Наконец! (франц.).
И панна Ядвига, приподняв свое палевое платье так, что стали видны уже не только башмачки, но и белые в голубую полоску чулочки, пошла дальше вместе со своим кавалером.
- Благослови тебя бог, цветик ты мой ненаглядный, - крикнула ей вслед Репиха.
Эта сцена опечалила панну Ядвигу, и ее спутнику даже показалось, что у нее блеснули слезы на глазах.
Стараясь отвлечь ее от печальных мыслей, молодой человек заговорил о Крашевском* и о других, менее крупных, рыбах литературного моря; разговор постепенно оживился, и вскоре они оба совершенно забыли об этой неприятной истории.
______________
* Крашевский Юзеф Игнатий (1812-1887) - известный польский писатель.
"Пойти в усадьбу? - раздумывала между тем Репиха. - Да, туда-то мне сразу и надо было идти! Куда же идти, где искать спасенья, если не в усадьбе?! Вот ведь глупая баба!"
Глава VIII
Имогена
В господском доме была веранда, увитая диким виноградом, с видом во двор и на тополевую аллею. На этой веранде господа летом после обеда пили кофе. По обыкновению, все собрались там и теперь, в том числе ксендз Улановский, викарий Чижик и акцизный ревизор Столбицкий. Пан Скорабевский, мужчина в меру полный и в меру красивый, с длинными усами, сидел на стуле и курил трубку; пани Скорабевская наливала чай, а ревизор, человек скептического ума, потешался над старым священником.
- А вот расскажите-ка нам, ваше преподобие, об этой славной битве, говорит ревизор.
- Что? - спрашивает старик, приложив руку к уху.
- О битве, - уже громче повторяет ревизор.
- А... о битве... - протянул ксендз и, задумчиво поглядывая вверх, что-то прошептал, как бы собираясь с мыслями. Ревизор уже заранее приготовился смеяться, а все остальные молча ждали рассказа, хотя уже слышали его сотни раз, так как постоянно вызывали на него старика.
- Что же, - начинает Улановский, - был я тогда викарием, а приходским священником был ксендз Гладыш. Хорошо, говорю: ксендз Гладыш. Тот самый, что перестроил ризницу, царствие ему небесное! Только что кончилась поздняя обедня, я окликаю его. "Что?" - спрашивает он. "Да вот мне кажется, так это не пройдет". - "Да и мне кажется, отвечает, что так это не пройдет". Вдруг смотрим: из-за ветряной мельницы показались войска - кто на лошадях, кто пешком, тут знамена, там пушки... Я сейчас и подумал: "Ого!" А тут уж валят и с другой стороны. "Овцы, что ли?" - думаю. А это не овцы, а кавалерия. Как только эти увидели тех, так сразу же: "Стой!", а те тоже: "Стой!" Вдруг как выскочит из лесу кавалерия, эти сейчас вправо, те влево, эти тоже влево, те - за ними. Видят, плохо дело! Тогда и эти тоже на них! Да как начали стрелять, а тут вдруг из-за горы что-то блеснуло. "Видите?" - спрашиваю Гладыша. "Вижу", - отвечает, а там уж пошли палить из пушек, из ружей... Эти - к реке, а те не пускают, этот того, а тот этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22