он при кошке или при бабе, есть и выпивка и жратва и на работу пока не гонят. Но в том-то и дело, что все это „пока“…
Ее не «оседлать», Маргариту эту, – к ней и до него приходили всякие: были и ушли, или она их прогоняла сама. Ясно, что и Кент не тот «а вдруг», кого она ждала. Значит, в один прекрасный день она и его выметет…
Нет, он не станет дожидаться, чтоб его выгоняли. Он сам хлопнет дверью. Не мешало бы заглянуть в ее казну на дорогу, но, пожалуй, нельзя: подруга Ландыша все-таки. А уйти – уйдет!.. Душа тянет в края, где его старые друзья и подружки, где также найдется выпить и закусить…
Прогулять кошку оказалось сложней, чем можно было предположить: едва он выпустил Изабеллу из рук, на нее накинулись сразу три кота. Во дворе началась такая карусель, что Кент и понять не мог, где чья кошка. Он увидел белый хвост, который мелькнул за воротами, увлекая за собой всю эту мяукающую ораву. Напрасно он кричал: «кис-кис!» Изабелла пропала.
Королева была в отчаянии. Они обошли весь квартал, заходили во дворы, в подъезды, звали, умоляли, искали почти до утра – эту скотину не нашли. Утром Марго взмолилась:
– Сходи, пожалуйста, на живодерню…
Еще чего не хватало! Но это в последний раз…
Кент с трудом отыскал живодерню, но и там Изабеллы не было. Вместо нее рабочие предложили по рублю за штуку полный мешок кошек любого цвета.
Вернувшись, устроили достойные поминки изабеллиной душе. Затем Королева проводила Кента на автобусную станцию. На прощание поцеловала.
Вперед! О Ландыше так больше и не вспомнили…
Глава 13
Что они о Ландыше не вспомнили, мне, Автору, немало повредило: я так и не сумел последовательно восстановить рассказанное Маргаритой о Феликсе. И я опять не знал, что предпринять с таким незадачливым героем. Он никак не сочетался с Марго, и я был вынужден их развести. А дальше что?
Обычно я полагал, что можно запросто создать роман или рассказ за счет одной лишь фантазии, имея какие-нибудь самые незначительные конкретные образы или ситуации в качестве отправной точки. Я полагал, что можно легко создавать произведения, импровизируя и не слишком ломая голову над планированием будущей вещи. Я целиком доверял импровизации, а она вот подвела меня. Теперь, оказавшись со своим бездомным героем в дороге и не имея понятия о том, куда эта дорога ведет, мне пришла пугающая мысль: несерьезно все это! Во имя чего затеял я этот рассказ? Приключения… Но они чему-то должны служить, должны быть как-то обоснованы.
Я показался себе отцом, прогнавшим из дома сына на произвол судьбы… Разве не так поступил я с Кентом: породил, сделал неудачником, заставил нарушить закон и бросил.
Конечно, бросил. В тот самый момент, когда я написал о его решении покинуть Маргариту, пока та не выгнала его сама, я его и бросил: сам-то я сидел в самолете и летел домой, в Москву, один, без него. Я не мог взять его с собой – мне некуда было его девать.
Я решил дома спокойно и трезво осмыслить положение, посоветоваться со Станиславом, а Кент пусть пока погуляет, где хочет.
Я летел домой, а на душе тревожно. От душевного взлета, с каким я начал свой роман и вырвал аванс, не осталось и следа. Думая о Стасе, я не мог отмахнуться от мысли, что неудачно выбрал и тему, и героя. Зачем надо было вытаскивать его из тюремных стен, когда не кого-нибудь, а именно Станислава окружает целый мир, заключающий в себе и негативные и позитивные явления, – мир, в котором столь много не до конца понятого, решенного, в котором каждый день происходят новые открытия, ставящие людей перед необходимостью создавать новую педагогическую науку, новые, более современные методы преподавания, подходы к человеческому сознанию, и это – педагогика! – действительно настоящая борьба за лучшее будущее, хотя и нет в ней романтических приключений и рискованных поступков.
К тому же, разве мало книг, в которых преобразование отрицательного в положительное изображено не хуже, чем это смог бы сделать я в своем романе о Феликсе Кенте? Ну, опишу еще раз «малину», бродяг, попавших под влияние облагораживающих, исцеляющих направлений жизни, пришедших, наконец, к заключению: так больше жить нельзя. Так что же это, если не повторение уже сделанного, уже существующего?
Описание трудностей и риска, какие испытывал Кент в своем побеге, а также тех, которых образ его жизни ему неминуемо принесет, никого не страшит, Ее отталкивает: на бумаге самые страшные ситуации выглядят даже привлекательными. Часто получается так, что читатель прямо упивается всякого рода опасностями!.. Для него само слово «опасность» обладает магической, притягивающей силой. Представьте себе киноафиши с такими, например, заглавиями: «Опасный побег» или «Опасная погоня»… Обыватель бегом ринется за билетом, и можно сказать с уверенностью – зал будет полон.
Тем не менее Кент у меня уже есть, и даже убить его теперь не так-то просто, хотя этим я и мог бы освободиться от него…
А между тем совершаются же убийства просто так, и по пьянке убивают же люди, тебя не спрашивая, и смерть так естественно вписывается на страницы жизни. Вот хотя бы сейчас: если этот лайнер клюнет носом, помчится вниз и врежется в землю? Конец. Ты встретил редактора, который перечеркнул все, что ты сделал, и твою собственную судьбу, который, ни с кем не считаясь, вносит свои коррективы по своему определению. Так почему же жизнь может так естественно предложить смерть без особой логической подготовки, а я на своих страницах боюсь убить Кента, мною же созданного?
Пока я раздумывал обо всем этом, самолет приземлился на Внуковском аэродроме.
Дома, едва я вошел в подъезд, судьба преподнесла мне хотя и не смертельную опасность, но нечто малоприятное, – во всяком случае, она внесла в мою жизнь и на самом деле неожиданные коррективы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67