— Да. Временами забываешь, а потом все опять обрушивается на тебя. Но бывают моменты, когда я почти счастлива.— Вот и хорошо. Я знал, что это пойдет тебе на пользу. Сразу надо было сюда ехать.— Вы очень добры ко мне, Робер. Я знаю, как вы любили мою маму, но это не означает, что вы должны распространить свое отношение и на меня.— Ноэль, прошу тебя, не говори больше такой ерунды. А то я в самом деле рассержусь. А мне совсем не хочется на тебя сердиться. Давай лучше поговорим о Мари-Кристин. Как тебе удалось так ее изменить?— По-моему, хорошим началом стало изучение языка.— А теперь вы вместе целыми днями, ездите верхом и тому подобное.— Ей доставляет удовольствие знакомить меня с жизнью здесь. А я рассказываю ей о своем детстве, — я замолчала, и он понимающе кивнул, как бы соглашаясь, что некоторые темы в моих рассказах следовало опустить. — Ей это очень интересно.— Тогда, пожалуйста, не заговаривай со мной больше об отъезде.— Робер, мне и самой не хочется уезжать.— Это лучшее, что я мог от тебя услышать.Так постепенно мною овладевало чувство успокоенности, с принятием решения можно было не спешить.Я начинала приходить к выводу, что в характере Мари-Кристин не так-то просто разобраться. У нее часто менялось настроение, то она пребывала в прекрасном расположении духа, то вдруг впадала в меланхолию. Эта особенность ее характера очень заинтересовала меня. С первогх дня нашего знакомства я почувствовала, что существуем какая-то тайна, временами тревожившая ее. Однажды я спросила ее:— Мари-Кристин, что у тебя на душе?Она притворилась, будто не понимает. Так она поступала довольно часто, если я задавала вопрос, на который ей не очень хотелось отвечать. Вот и на этот раз она спросила:— На душе? Что это значит?— Это значит, тебя что-то тревожит?— Меня тревожит? А, да. Мадемуазель Дюпон говорит, у меня уж-ж-жасно с математикой, — она на французский манер растянула это слово, чтобы оно звучало еще более устрашающе.Я рассмеялась.— Нет, я думаю, это что-то поважнее математики.— Математика имеет первостепенное значение, говорит мадемуазель Дюпон.— Я имею в виду другое, Мари-Кристин. Что-то беспокоит, печалит тебя… Что-то, о чем бы тебе хотелось рассказать?— Меня ничего не беспокоит, — твердо заявила она. — А что касается всякой там глупой математики, мне на нее наплевать.Но такой ответ меня не убедил. Я понимала ее. Разве у меня самой не было на сердце тайной печали, которую я бы не стала обсуждать с первым встречным.Однажды она сказала:— Я собираюсь взять вас с собой к моей тете Кандис.Меня это удивило, потому что я никогда не слышала от Робера или Анжель этого имени.— Она сестра мамы, — объяснила Мари-Кристин, когда мы после скачки пустили лошадей шагом.— Она живет поблизости?— Недалеко. Около получаса езды. Они с мамой близнецы.— Она не очень часто бывает в Мезон Гриз, правда?— Да, не часто. Анжель приглашала ее. И Робер тоже. По крайней мере, раньше приглашали. А теперь — нет. Она не хочет приходить к нам. Я думаю, потому что тогда все вспоминается снова, а она хочет забыть. Ну, в общем, она не приходит.— Но ты часто с ней видишься?— Не очень часто. Хотя бывает… иногда. Наверное, я слишком напоминаю тете Кандис мою маму, а она не любит этих воспоминаний.— Ты раньше никогда не рассказывала мне о своей тете.— Дело в том, что я не могу вам все рассказать… пока. Может быть, потом.Мы свернули на незнакомую мне тропинку и оказались у ручья.— Мельница уже недалеко отсюда, — сказала Мари-Кристин.— Мельница?— Мулен Карефур. Так называется дом. Он в самом деле расположен на перекрестке. Поэтому так и называется. Но мельницы там уже нет. Мой прадедушка был мельником.— В этом не так-то просто разобраться. Пожалуй, тебе стоит объяснить мне поподробнее, куда мы едем, и кто эти люди.— Я же вам сказала, что мы едем к моей тете Кандис. Она живет в Мулен Карефур, где когда-то была мельница у перекрестка.— Это я уже поняла, но…— Ну вот, мой прадедушка был мельником, но дедушка заработал кучу денег не то играя на бирже, не то еще что-то в этом роде и сказал, что никогда в жизни не будет мельником, закрыл мельницу и стал важным господином, но он испортил себе карьеру, женившись на безродной цыганке. У нее было две дочери — Кандис и Марианна. Марианна была самой красивой женщиной на свете. Он поехала в Париж и стала натурщицей. Потом она выщл замуж за моего папу, и родилась я… Когда мне было девять лет, она умерла. А тетя Кандис так и живет в Карефуре няней.— С кем?— С их старой нянькой. Они ее так и зовут с детства — Нуну. Она никогда бы не оставила Кандис. Ты ее тоже увидишь.— А Кандис… она не вышла замуж?— Нет. Она живет со старой Нуну. Я думаю, они никогда не смогут забыть Марианну.— Но это странно, что они не бывают у вас в доме.— В этом нет ничего странного. Ты сама в этом убедишься, когда их увидишь. Кандис не была у нас уже три года.— Но не с тех пор, как умерла ее сестра.— Да, верно. Поедем, я покажу тебе, где упала мама. Это несчастное место. Там однажды еще кого-то сбросила лошадь. И, главное, в том же месте. Оно называется coin du Diable. Ты знаешь, что это значит?— Чертов угол. Но должна быть какая-то причина, почему там все падают.— Говорят, это потому, что люди галопом мчатся по лугу и забывают, что дальше там перекресток — им приходится сразу останавливаться. Вот, смотри. Это здесь.Она резко натянула поводья. Я сделала то же самое. Перед нами была поросшая травой лужайка. А у ручья, который мог быть притоком протекавшей неподалеку реки, пересекались две дороги и стоял дом. Рядом с ним возвышалась мельница, а за ней — амбары.На воротах, от которых начиналась дорожка, ведущая к дому, виднелась надпись:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120