Точка приложения.
Набирал Хазиев.
Все вопросы к Барышеву и Борисёнкам!!!
/* first page is in the UKNZ!!!!!!!! **/
1.
Был там еще скверик с вечными колясками, старушками...
И не мог взвыть жаворонок аварийной сиреной - распугать всех
за несколько жалких, оставшихся секунд...
Рытин отшвырнул лопату и шагнул вперед, тотчас ощутив, что еще немного
и он захлебнется сосущей тошнотой, похожей на ту, возникшую у него однажды
при виде чужой открытой раны - с мокрой текучестью багровых сгустков и
сахарным колышком раздробленной кости.
- Манько... - с беспомощным шепотом обернулся он. - Как же это...
Манько тоже обернулся. Может, им хотелось увидеть мчащиеся автомобили
с красным крестом, спасателей с чем-нибудь обнадеживающим, вроде, как
Рытины в лихорадке представилось - куска брезента, на который есть надежда
попасть с высоты горящих этажей...
Для реактивных истребителей таких брезентов еще не придумали.
Гул нарастал, крестик уверенно целился в центр городка и
поздно было уже катапультироваться, как и поздно было бежать
через степь к универмагу - предупреждать, эвакуировать...
Рытин только заткнул уши, чтобы не выплеснуло мозг от гулких и тяжелых
ударов сердца.
Почти над самыми антеннами истребитель отрыгнул жуткое
багрово-огненное облако, дрогнул, кое-как выпрямился, и перемахнув черту
поселка, понесся на аэродром - прямо на две солдатские фигуры, взлетную
полосу и груду щебня.
И почти уверившись в посадке, Рытин вдруг заметил, что у истребителя
не выпущены шасси. Беззвучно вспыхнули за кормой цветы парашютов, нос
задрался напоследок, показав зеркальное, в мелькающих тенях брюхо, и как-то
сразу наполнившись свинцовым весом, истребитель гулко принял на себя
утрамбованную тушу земли.
Брызнуло сухое облако пыли. Самолет смялся бумажно, по-бутафорски, что
вовсе не соответствовало басовитому грому, который бил в стороны и пробирал
солдат муторной дрожью. Рытин вспомнил о себе. Бежать было поздно и тогда
он повалился прямо в колючую полынь - все еще сжимая голову мокрыми
ладонями.
Гул плавал над головой, тормошил за испод, вдавливал в пыль,
прорываясь треском и невнятным, вынимающим душу всем. Потом гул как-то
сразу оборвался - остался лишь вой, да и то режущий откуда-то сзади - по
сапогам Рытина. Выл Манько. Вжатый в щебень, глядя мимо Рытина -
водянистым, обреченным взглядом, выл от непонятной жути - жалобно и тонко -
как пес на живодерне.
Рытин повернул голову.
Метрах в двадцати от него, нахохлившись покореженным металлом, лежал
самолет. Одно крыло обвалилось и торчало теперь из взрытой почвы, от
дымного фюзеляжа слезился жар, а на месте кабины, как показалось Рытину,
багровела та самая открытая рана, от которой хотелось бежать подальше, или
хотя бы не смотреть на нее - на что-то полуживое, беспомощное, полное боли
и предчувствия смерти.
Почему самолет не взорвался сразу - об этом Рытину было некогда
думать.
Некогда, потому что он уже пытался оторвать от земли скользкое тело
Манько, а тот швырялся в него шебнем и что-то визгливо доказывал...
Потом как-то сразу он очутился рядом с истребителем, у помятой
кабины, лишенной фонаря, рядом с белым шлемофоном...
Рытин ворочал рыхлое тело и чуть не плакал, пытаясь разобраться в
путанице ремней. Сзади доносился истошный мат напарника, и не солнце уже
обжигало наждак ХБ, а прозрачные языки пламени, тихо и властно охватывающие
истребитель со всех сторон. Рядом неожиданно оказался Манько и оттолкнув,
сам впился в упрямые замки...
Волочил в основном напарник - он был раза в полтора здоровее, а Рытин
лишь неуклюже подталкивал, то и дело наступая на тряпичные ноги раненого.
Когда Манько споткнулся и они втроем повалились на землю, Рытин чуть
не уткнулся в ладонь пилота. И вот тогда он заметил побагровевшую от натуги
рожицу - побагровевшую от тщетной попытки выбраться из одеревеневшей
перчатки. Летчик словно спал - красивое его лицо, совсем не тронутое
ударом, застыло по-стрелковому - будто целился он куда-то в глубине земли,
сощурив левый глаз и чуть оскалившись, а то что было у него в руке...
Что заставило Рытина разжимать перчатную хватку, выдирать костяного
болванчика, какой вдруг неуместный интерес обуял его в двух от опасности?
Манько уже поднимался с колен, желтоватый резной чертик выскальзывал из
перчатки и в этот момент... самолет взорвался, сразу затмив солнце густым
чадом и упругой волной огня, а секундой позже Рытин почувствовал, что его
с'едают живьем...
Он катался по траве среди обломков и бешено теребил волосы - почему-о
за них он переживал больше всего; жгучий треск оглушал, словно трещали
нервы - от страха и боли...
Потом они тушили летчика.
Он вспыхнул весь, разом, будто облитый бензином, хотя Рытин - ни в
кабине, ни в комбинезоне пилота - бензинового запаха не слышал. Даже лицо
его было бледным ии сухим... Теперь они катали его по траве, сжигая кожу
ладоней - Манько яростно хлестал жалкой пилоткой, а Рытин, сообразив
наконец, рванул гимнастерку и мимоходом обнаружив на ней гигантскую
пропалину, принялся сгонять липкое пламя.
Вдруг из дыма возникли не то джинны, не то спасатели, заплескался
липкий брезент, и в один момент торопливые руки спеленали летчика. Рыткина
теснили, а он все пытался вытащить из-под грубых подошв свою втоптанную в
пыль гимнастерку, пока его не задело случайное плечо - прямо по носу и -
отрезвило. Брезент упорхнул словно плащ фокусника и Рытина как будто еще
раз с'ездили - теперь уже пожестче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10