– Сегодня же ночью мы с тобой убежим отсюда!..
– Никуда я не убегу… – Она не могла верить человеку, который спрашивает о коране. Хасан ведь сказал ей, что об этой книге никому нельзя ни слова говорить. А этот спрашивает. Значит, тоже хочет обхитрить ее, выведать тайну…
Саид Хелли-Пенжи тем временем испугался, как бы упрямство этой девушки не расстроило его планов. Он не знал, как убедить ее, чтобы поверила и согласилась бежать. «Зачем я только заговорил о коране?!» – подосадовал Саид и снова повторил:
– Не бойся меня, поешь…
– Не хочу!
– Я принесу тебе мужскую одежду, ты переоденешься. Умеешь ездить на лошади?
– Да…
– Сегодня же ночью я обязан доставить тебя к Хасану. Я обещал ему!..
– Он просил тебя об этом? – уже с надеждой в голосе проговорила девушка.
– Да, просил.
– Это правда?
– Правда.
– Если ты обманешь, я убью тебя! – вдруг решительно сказала Муумина и, испугавшись своих слов, тут же поправилась: – Не я, конечно, но Хасан отомстит за меня!
– Согласен! Твой кинжал – моя шея. Идет?
– Ладно, – кивнула девушка.
– А теперь поешь. Голодная ведь…
– Очень, – и Муумина взяла хлеб…
Саид вышел.
Исмаил и Ибрахим-бей выстроили свои отряды на площади и проводили поверку. Тут же резали и освежевывали баранов, разжигали костры и варили в больших казанах мясо.
– В честь чего такой пир? – спросил Саид, подходя к одному из костров.
– И сам не понимаю, – сказал человек, разделывавший барана. – В бой надо голодных гнать, злее будут, а они зачем-то решили накормить людей.
– В какой бой?
– Завтра на рассвете выступаем на Шамиль-Калу, будем выбивать оттуда англичан. Потому сегодня и будет пир. Скряга Исмаил зря не расщедрится.
– А что ему жалеть? Столько добра, на десять жизней хватит, – пожал плечами Саид Хелли-Пенжи.
– Ну, раньше, бывало, у него огня не выпросишь очаг запалить. Может, так и надо, может, это мы бережливость и расчетливость называем скупостью? Не знаю… Жизнь стала какая-то непонятная, все в ней кипит, как в котле. Где правый, а где неправый, не поймешь… Все говорят, дело идет к лучшему. А если завтра мне голову снесут, на черта мне тогда это лучшее?
– Зачем же в таком случае ты идешь туда, где сносят головы?
– Что делать-то, когда голод из дому гонит, а нагота в дом. Долг я Исмаилу плачу – дал он мне три барана, прирезал я их, семью обеспечил, сыты будут, а я, если жив останусь, коня получу. Вот затем и иду, куда денешься. Каждому свое, а луковице слезы подавай.
– Незавидная доля, ничего не скажешь.
– Твоя-то завиднее? В холуях ходишь!
– Все мы холуи у времени, все на службе у обстоятельств.
– Вот я все и думаю, зря погибать не хочется. Знать бы, за что жизнь отдаешь? За три овцы вроде маловато. Съедят их мои домочадцы и снова станут бедствовать, особенно если меня не будет… Ясно хочется знать, чем все это кончится, есть ли надежда, что моей семье когда-нибудь станет лучше. Если бы верил в такое, и минуты не жалел бы свою жизнь…
– Подавайся тогда к большевикам, у них, говорят, все ясно… – поджав губы, процедил Саид Хелли-Пенжи.
– Да я и то думал. Пошел даже с ними весной. А вон как получилось, и лошадь потерял, и самого ранили… Землю они раздали всем, и мне досталось. Последние штаны продал, посеял. А большевики вдруг взяли да и ушли. Хозяин земли вернулся, и урожай теперь ему собирать… Вот чем все это кончилось. Нищему и подвиг совершить трудно.
– Д-да, горькая у тебя судьба.
– Хуже не придумаешь. И ничего, по-моему, у нас не выйдет, пока один тянет туда, другой сюда, а третий еще куда-то, в другую сторону… Если бы все к одному шли, всем миром, тогда, может, и получилось бы.
– Вот ты и обрел ясный смысл, за это и борись! – ухмыльнулся Саид Хелли-Пенжи и зашагал вперед, к Исмаилу, увидев, как тот, заложив руки назад, важно расхаживает перед своими наемными людьми, объясняя им что-то значительное, верно уговаривал, как без размышлений надо сложить голову за Порт-Петровск.
Подойдя поближе, Саид услыхал, о чем речь.
– …Сегодня наш враг бичераховцы, чтоб их род передох! И мы будем их бить, как били всех, кто приходил к нам в горы с оружием! – говорил Исмаил с таким видом, будто он самолично не раз отражал нашествия многих иноземных армий.
В азарте он схватился за саблю, не свою, правда, а чужую, неизвестно как у него оказавшуюся (на ней была надпись: «Его В.Г.И. Всероссийский Николай I всемилостивейший пожаловал сию саблю Абу-Султану в 1829 г.»). Хотел Исмаил своей лихостью похвалиться, помахать над головами у людей, да сабля, оказалось, заржавела – лезвие осталось в ножнах, и только рукоять была зажата в поднятом кулаке. Исмаил побагровел от досады, а турецкий офицер с трудом удержался, чтобы не рассмеяться, только улыбнулся и глазами словно бы сказал: «Ну и дурак, только опозорился». Но это уже скорее просто показалось Исмаилу.


Сумерки сгустились, люди стали расходиться. Исмаил вернулся в дом вместе со своим кунаком и Саидом Хелли-Пенжи. Жена Исмаила приготовила добрый ужин – и пироги мясные, и пироги с тыквой, и плов с черносливом. Непривычная щедрость мужа, видно, передалась и ей, а может, она просто умнее и, понимая, что затея мужа ни к чему не приведет, решила, пусть, мол, добро в дело пойдет.
Саид Хелли-Пенжи не стал мешать беседе двух «военачальников». Улучив момент, он сходил к Муумине, передал ей добытую раскосенькой Зейнаб мужскую одежду и велел, чтобы была готова. На обратном пути на балконе он снова столкнулся со своей «невестой», разодетой в новое платье – это мать ей сшила из ткани подаренной Ибрахим-беем. Саид ущипнул ее, попытался обнять, она кокетливо повела плечами и ласково глянула на него, видишь, мол, я созрела, можешь сорвать меня, вкусную, спелую ягодку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71