Потому что это фальшивка. Разрешение на этот ствол никому и никогда не выдавалось. Она сделана профессионально, на настоящей бумаге, на
подлинном оборудовании, но от этого ее суть не меняется. Этот ствол грязный, Серега. И тебе его для чего-то подсунули. Думаю, не очень ошибусь, если предположу, что как раз из этого "тэтэшника" был убит Комаров. Меньше стало тумана или больше?
-- Меньше, -- подумав, сказал я. -- Намного меньше.
Да, начало проясняться. Не все, но многое.
Вернувшись в гостиницу, я отмотал начало кассеты с Би Би Кингом и еще раз внимательно прослушал запись разговора Профессора и Егорова. Ну вот, теперь почти все стало на свои
места. Все понятно, кроме одного: зачем?
Но сейчас меня больше всего волновало другое: Кэп.
III
Подполковник Егоров прилетел на военный аэродром Чкаловский около семи утра на военно-транспортном "Ане". На КПП его уже ждали. Двое молодых людей в штатском, но с явно военной выправкой попросили его предъявить
удостоверение и показали на черную "Волгу", которая стояла на подъездной площадке. Примерно через час "Волга" остановилась у неприметного особнячка в старой части Москвы, штатские передали Егорова двум другим молодым людям, тоже штатским и с такой же выправкой, те провели его в здание, и через
несколько минут подполковника пригласили зайти в кабинет, перед которым была всего лишь крошечная, с хрущобную шестиметровую кухню, приемная, оснащенная, впрочем, новейшим компьютером и другой оргтехникой, о назначении которой Егоров мог только догадываться.
В тесноватом и очень просто обставленном кабинете за обыкновенным письменным столом сидел Профессор. Он был в своем коричневом, топорщившемся на плечах и груди костюме, жилистая шея была втянута в плечи, большой нос с горбинкой и узкий череп придавали ему, как всегда, сходство со старым, но
еще сильным грифом.
Он молча кивнул на жесткое полукресло, стоявшее возле приставного столика:
-- Докладывайте.
Доклад Егорова занял около двадцати минут. Он еще в самолете решил ничего не скрывать и ни о чем не умалчивать. Ситуация складывалась неопределенная, нельзя было исключать, что любая мелочь вылезет наружу, а
Профессор был не из тех, кто прощает вранье. Он мог простить неудачу, но не вранье. И в этом Егоров был с ним вполне согласен. Решит Профессор отстранить его от операции и отправить служить в какой-нибудь дальний гарнизон -- ну, так тому, выходит, и быть. Но попасться на мелком вранье --это было противно сути Егорова. Он и от своих подчиненных всегда требовал предельной честности, и сам был честен с начальством. Это было заложено в самом понятии флотской чести, которая была для капитана второго ранга Егорова самой высокой, самой емкой нравственной категорией.
Профессор слушал, не перебивая и не уточняя деталей. Просто сидел, как старый гриф на скале, и слушал. И лишь когда Егоров закончил доклад, произнес:
-- Вы правильно сделали, что прилетели и доложили. Это было трудное решение?
-- Не слишком, -- ответил Егоров. -- В операции появились проблемы, которые я не имел права решать. Операция не того масштаба, чтобы я мог принимать окончательные решения. Поэтому я и прилетел.
-- Как я понимаю, от нашего первоначального плана не осталось ничего?
-- Почти ничего, -- согласился Егоров. -- Кроме общей идеи. Все карты перемешаны, и я уже не очень понимаю, какая идет игра и по каким правилам.
-- И сделал все это наш фигурант Пастухов.
-- Так точно, -- подтвердил Егоров, хотя в тоне Профессора не было никакого вопроса.
-- Значит, вы были правы, когда сомневались, нужно ли его задействовать. Я не прислушался. А зря. Но ничего страшного, подполковник. Ничего страшного. Вы сами прекрасно знаете, что ни одна операция не идет по заранее намеченному плану. Всегда что-нибудь мешает. Всегда что-нибудь не
так. И самое глупое -- это переть быком в намеченном направлении. Наша задача -- достичь конечной цели. А как мы будем менять свою тактику по ходу дела -- это никого не интересует. Давайте отсюда и танцевать. Меня волнуют
три аспекта. Первый. Как Пастухов узнал, кто я такой.
-- Не могу знать, -- по-военному ответил Егоров. -- Не от меня. И не от моих людей. Я сам не знал, кто вы. Верней, знал, но очень немногое. Необходимый минимум. А мои люди о вас понятия не имеют. Они вообще не знают, что вы существуете.
-- У меня и мысли не было вас обвинять. В разговоре с этим Кэпом Пастухов сказал, что меня знают человек десять у нас в стране и человека два-три в ЦРУ. Я правильно вас понял?
-- Так точно.
Профессор поморщился:
-- Оставьте вы эти "так точно" и "не могу знать". Вы же не с адмиралом разговариваете, а с человеком, можно сказать, вполне штатским. Насчет Лэнгли Пастухов, возможно, прав. Человека два-три там меня знают. И то больше догадываются, чем знают.
-- Пастухов не может быть человеком ЦРУ. Не та биография, не та психофизика, все не то. Даже методы его действий чисто русские.
-- Согласен, -- кивнул Профессор. -- Именно потому, в частности, что он знает обо мне больше, чем ЦРУ. Насчет того, что у нас в стране меня знает не больше десяти человек, -- тут, я думаю, Пастухов или ошибся или соврал намеренно. Меня знают человек двадцать. И я знаю всех, кто меня знает.
Информация обо мне к Пастухову могла уйти только от них. И у меня есть возможность проверить, от кого именно. Я это сделаю. Так что этот аспект проблемы, будем считать, закрыт. Он бы и не имел решающего значения, если бы Пастухов не поделился этими знаниями с Кэпом. При этом вполне отдавая себе отчет, что разговор прослушивается вами или вашими людьми. Он не сомневался, что после этого вы уничтожите и Кэпа и его охрану?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114